— Дева Вечерняя наверняка смогла бы меня убить.

— Ах, Шулима, она. Да. Тебе повезло. А твоя первая —

— Это была случайность. Псы.

— Это всегда — случайность. Впрочем, тебе известна эта яростная боль после ее смерти, эта страшная ненависть, отчаяние, кое и есть ненависть. Известна-известна.

— Я не ненавижу людей.

— Это благородней, чем их презирать. Дисциплина и страх необходимы, и иерархия сильной власти, порядок подчинения, при котором никогда не наступит смешение слабых и сильных, господ и невольников, любви и послушания. Ты ведь знаешь.

— Един есть Чернокнижник.

— Можешь не верить, но эта морфа меня уже ожидала. В этой земле, в этих людях, в их истории, языках, религиях — ожидала меня, была предуготовленной, окончательной, целесообразной. Тут именно через нее проходит дорога к божественному совершенству. Вдовец привел к осуществлению потенциала более древнего, чем он сам, сумел верно прочесть керос. Смотри. Зимняя радуга.

— Это лунная ладья уничтожает твой бестиарий.

— Красиво. Века тому назад я носился с идеей жениться на Госпоже, но после представил, кто мог бы родиться из такого союза, — и остался со своей властью. Не знаю, кто произвел в мир Искривление, но это был не я. И что говорят кратистосы бывших ее земель о ее возвращении?

— Она не возвращается.

— Возвращается-возвращается. Слышал, что Навуходоносор должен избрать твою дочь, кормитель псов, воспитанницу Лакатойи. Возвращается. Погляди. Снова выну…

Их дыхание, трещащий под каблуками хрусталь, шелест быстрых движений — Аурелия поднимает взгляд.

Иероним Бербелек выдергивает кинжал с пламенно выгнутым клинком из груди кратисто — человека, который был кратистосом. Выдергивает, глядит на него с удивлением и втыкает снова — раз, два, три, четыре — кровавое пятно расплывается на белой рубахе мужчины. Иероним Бербелек на этот раз опускает кинжал, отступает на шаг. Левой рукой машинально проводит по идеально ровному материалу своего пальто.

Максим Рог неуверенно отступает, оскальзываясь на хрустале. Натыкается рукой на поставленное у окна кресло, садится — вернее, бессильно рушится в него. Рубаха его покраснела уже вся.

Иероним Бербелек стоит над ним с кинжалом у ноги, с волнистого острия падают карминовые капли: кап, кап, кап. Иероним Бербелек стоит и ждет, всматриваясь в медленно дышащего Рога.

Максим переводит взгляд на Аурелию.

— У меня пересохло в горле, — говорит он, указывая на столик рядом.

Аурелия откладывает кераунет, подходит к столу, подает Рогу кубок с вином. До конца жизни она будет думать, почему это сделала.