Но все не так в мире «Иных песен». Язык здесь — мой, моей социальной группы, моего народа — текуч и изменчив, как и сама субъективность человека. Пожалуй, изменчивость, «метаморфность» — главная характеристика в мире «победившего аристотелизма».

И текучесть эта дает нам еще одну подсказку, сквозь которую возможно интерпретировать роман: здесь, в этом мире, отсутствует главное, чем обладает европейская культура нескольких последних веков. Здесь нет устойчивого, самого себя конституирующего субъекта.

Европейская философия Нового времени — от Декарта до Канта и дальше, к Фрейду, Фуко, Деррида, Бурдье, — отталкивается от идеи познающего автономного субъекта. Из этого, по сути, выводится вся нынешняя европейская традиция, культура, концепция мира и человека.

В мире «Иных песен» субъект никогда не автономен. Даже кратисты и кратистосы, во всей своей полубожественной силе, остаются лишь отображениями глубинных структур. Таков, например, Максим Рог, зловещий Чернокнижник. Такова Иллея Коллотропийская. Таков Святовид. «Леса Святовида полнились зверьми, дикими, наидичайшими, с морфами, не тронутыми человеческим существованием, бесцельными, служащими лишь целям Леса. Вскоре она поняла, что это невозможно разделить — Святовида и лес, — что не различали их и сами вистульцы. То и дело она натыкалась на вырубленные ими грубые истуканы, тотемные столпы, будто оси вращения вихрящейся зелени, воткнутые тут и там согласно тайному плану, в неизменном узоре вот уже тысячелетия — печать антоса Святовида, но старше самого Святовида. Она вспомнила одно из богохульств Антидектеса: боги не существуют, но существуют их Формы, готовые наполниться первой попавшейся Силой, родившиеся вместе с рождением человека».

А уж тем более это касается простого человека. В мире «Иных песен» он — лишь оформленная внешними силами текучая материя. «Непрестанно изменяя Материю, из коей он состоял, Хоррор долгие века хранил единую Форму — Форму непобедимого наемного войска. На самом деле его уже не раз побеждали (в неблагоприятных обстоятельствах или в безнадежном соотношении сил), но морфа длилась. Умирали одни солдаты, появлялись другие, самых разных языков, верований и народностей, из-под антосов разнообразнейших кратистосов — но Хоррор, его текнитесы сомы и псюхэ, его стратегосы и аресы, его гегемоны и леонидасы медленно, но неумолимо вжимали всех солдат в один образ. Подробности этого образа порой менялись, ибо менялись текнэ и способы ведения войн, но стержень оставался тем же. Каждый в Хорроре, начиная с самой нижней ступени и до самых высших предводителей его, подчинялся единой Форме».