И Ури испугался: а вдруг Ян допьет свой чай, закончит беседу с викингом, кивнет остальным и равнодушно пройдет мимо рояля, даже не глянув в сторону красного пятна? Нужно было срочно придумать какой-нибудь трюк, привлекающий внимание к тетради. А может не к тетради, а к роялю, – ведь всякий, кто посмотрит на рояль, обязательно заметит тетрадь.

Лучше всего было бы сыграть на рояле, если только Ури не совсем позабыл, как это делается. Ему вспомнились бесконечные часы, проведенные им в детстве у пианино по настоянию матери. Сколько лет разные, сменяющие друг друга учительницы музыки ставили ему пальцы, обучали мудрой архитектонике аккордов и владению непослушной левой рукой! Что-то же от этого должно было остаться? Но сыграть надо не просто десятый вальс Шопена, а что-нибудь разухабистое, – такое, что всех выведет из равновесия.

И Ури решил сыграть «Лили Марлен», которую он лет в двенадцать самостоятельно разучил и лихо наяривал, когда хотел позлить мать. Никем не замеченный, он подошел к роялю и с минуту посидел, беззвучно репетируя любимую песню гитлеровских солдат, а потом собрался с духом и ударил пальцами по клавишам. На середине первого куплета все голоса смолкли и все глаза уставились на него – удивленно, возмущенно, шокировано. Значит, узнали!

Тогда он, чтобы подлить масла в огонь, пропел слова одного куплета, надежней других застрявшего в его памяти. Пел он отвратно, его вокальная неспособность была поводом для вечных ехидных насмешек в гимназии Герцлия, где почти все его друзья успешно выступали в хоровых ансамблях. Но ему было плевать на то, как он поет, хорошо или плохо, – он пошел ва-банк и за шиворотом у него ползали мурашки восторга, смешанного со страхом. Последнее, что он увидел до того, как Толеф вытеснил его со стула и подхватил мелодию «Лили Марлен», было потрясенное лицо Клары, застывшей в дверях гостиной.

Но Ури сейчас было не до нее, – он весь сосредоточился на Яне, который тоже подошел поближе, не выпуская из рук чашку. Ури схватил чей-то освободившийся стул и, подсев обратно к роялю, стал играть в четыре руки с норвежцем и даже подпевать. Оказалось, что тот довольно точно произносит немецкий текст «Лили Марлен». Ян маячил где-то за левым плечом и с наблюдательной точки Ури нельзя было установить, куда он смотрит. Зато прямо перед носом Ури полыхал красный корешок тетради, и, не поднимая глаз от клавиш, он увидел сквозь полуприкрытые ресницы, как локоть Яна уперся в рояль, а пальцы его небрежно, как бы случайно, перелистнули страницы тетради, словно колоду карт. Перелистнули и медленно закрыли. После чего видимая часть Яна исчезла из поля зрения Ури, оставив там только чашку, очень белую на черном. Через секунду над белым, красным и черным возникло заостренное возмущением лицо матери, особенно эффектной в строгом костюме из серебристо-зеленого шелка, украшенном ниткой черных бус.