— Как и сейчас. Одна из немногих вещей, которые не изменились, — ответил Майкл. — Но очевидно, ваш друг поправился. Полагаю, вы испытали огромную радость, да и гордость, наверное.

— Гордость?

Гордость от чего? Ей никогда в жизни не пришло бы в голову говорить про себя в таких словах. С тех пор как Элеонор узнала о дьявольской жажде Синклера (и стала помогать ее утолять), она уже не испытывала никакой гордости. А после того как впервые удовлетворила и собственную потребность, не чувствовала ничего, кроме постоянного отвращения к самой себе.

— Что вы сделали после того, как он выздоровел, а война закончилась? Оба возвратились в Англию?

— Нет, — ответила она, помолчав несколько секунд. — Мы так и не вернулись домой.

— Почему?

А как им было возвращаться, учитывая, в кого — или во что — они превратились?

В то время как Синклер поправлялся, Элеонор, напротив, начала сдавать. Посещение палаты с лихорадочными не прошло без последствий, и уже на следующее утро Элеонор почувствовала начальные признаки болезни — слегка кружилась голова, а кожа покрылась липкой горячей испариной. Она изо всех сил старалась скрыть лихорадку, поскольку понимала, что как только ее отстранят от обязанностей, она не сможет видеться с Синклером; но долго это не продлилось. Зайдя с миской ячменной похлебки в палату, медсестра запуталась в собственных ногах и вывернула суп на пол. Благо еще, что не рухнула прямо на Синклера. Тот успел ее подхватить и позвал на помощь.

В палату нехотя вошел санитар с платком на лице и окурком сигары, заткнутым за ухо, но, увидев, что плохо сделалось не очередному умирающему солдату, а Элеонор, ускорил шаг.

Синклер выглядел подавленным, и девушка уже в полубессознательном состоянии постаралась его успокоить, заверив, что с ней все будет в порядке. Элеонор препроводили в сестринское отделение в башне, где Мойра немедленно дала ей глотнуть портвейна (для нее всегда было загадкой, как подруге удавалось раздобыть выпивку) и уложила в постель. Из того, что происходило в последующие дни, Элеонор почти ничего не помнила, за исключением встревоженного лица Мойры и… нависшего над ней Синклера в ту проклятую ночь.

Элеонор умолкла и только теперь заметила, что журналист держит маленькую машинку, издающую тихий шуршащий звук. Она находилась словно в прострации.

— Так почему вы больше не вернулись в Англию? — повторил вопрос Майкл.

— Там нам были бы не рады, — сказала она наконец, опираясь на руки за спиной. — Не в то время и не таким, как мы… Мы стали персонами… как же это называется… — Ее начинал смаривать сон, а мысли страшно путались. По-видимому, подействовало лекарство, которое дала ей доктор. — В общем, людьми, которых изгоняют из собственной страны.