— Говори!

— Ты велела положить его в шкатулку. И запереть в спальне.

— Да.

— Ты дала мне ключ снова, чтоб я приготовила тебе ложе, моя госпожа…

— Да говори уже!

— Его нет. Нет шкатулки. Там пусто!

Канария нахмурила брови. Пнула ногой рыдающую няньку.

— Старая лошадь! Завтра отправишься в дальнее селение. Как это случилось? Ты положила его в шкатулку и…

— Не-ет! Алкиноя отнесла и заперла двери. Прости моя госпожа, но это правда!

Канария тяжело посмотрела на дочь. Та ответила матери таким же взглядом. И уставилась на Техути. У того по спине вдруг поползли мурашки и он спрятал руку, которой на ходу поглаживал локоть хозяйки.

— Алкиноя… Что ты сделала с ожерельем?

— Ничего я не делала! Я положила.

— И что?

Девочка исподлобья посмотрела на Техути и улыбнулась злорадной улыбкой, тут же снова цепляя на лицо хмурое выражение. Сказала с неохотой, растягивая слова:

— А потом пришел этот. Распорядитель. Он меня обнимал и хотел целовать. Я убежала. Потом вернулась и заперла двери.

Канария молча развернулась к спутнику, махнула рукой стражнику и тот послушно приблизил факел, освещая испуганное лицо и бегающие глаза.

— Ты целовал мою дочь? Говори, обезьяна!

— Я. Нет. Нет, моя госпожа! Девочка ошибается. Она… ей верно приснилось что-то!

— Приснилось? — выкрикнула Алкиноя, и, хватая мать за руку, потащила ее за собой, — пойдем, я покажу.

— За мной, всех, — распорядилась Канария и пошла следом за дочерью, раздувая ноздри крупного носа.