— Они никогда не любили его.

— А ты?

Она словно взвешивала вопрос.

— Любить… — произнесла она, выдыхая это слово в жаркий воздух, чтобы посмотреть, во что оно превратится. — Да. Наверное, любила.

Она заставила Мамолиана немного напрячься. Ему захотелось поглубже забраться в мысли девушки, но все его старания были напрасны. Он запугал ее видениями и заставил изображать послушание, но сомневался, что страх поработил ее на самом деле. Ужас — действенный способ, но ужас уменьшается от повторения. Каждый раз, когда Кэрис сопротивлялась, Мамолиану приходилось изыскивать новые, более кошмарные страхи; это его изнуряло.

Теперь Джозеф мертв; к ране добавилось оскорбление. Он ушел, как говорили на похоронах, «безмятежно, во сне». Он даже не умер — подобная вульгарность несовместима с этим событием Он ушел, или отбыл, или удалился — уснул. Но не умер. Лицемерие и сентиментальность, с которыми провожали вора в могилу, внушали Европейцу отвращение. Но еще большее отвращение он испытывал к себе самому. Он позволил Уайтхеду уйти. И не один раз, а дважды. Мамолиана погубило собственное желание организовать игру по всем правилам, со всеми деталями, а также недавняя попытка убедить Уайтхеда уйти в пустоту добровольно. Эти уловки предрешили его поражение. Пока он угрожал и показывал фокусы, старый козел ускользнул.

Но это не должно стать финалом истории. В конце концов, он может последовать за Уайтхедом в смерть и вытащить его оттуда, если сумеет заполучить тело. Но старик предвидел и это. Тело было скрыто от всех, даже от глаз его ближайшего соратника. Труп заперли в банковском сейфе (как это ему подходит!) и охраняли днем и ночью, на радость газетчикам, упивающимся подобными выходками. Сегодня вечером тело станет пеплом и последняя возможность вечного примирения будет потеряна.

И еще…

Почему ему казалось, что их старые игры — в искушение, в конец света, в отвержение, в поношение и проклятие — еще не закончены? Интуиция Европейца, как и сила, уменьшалась, но он безошибочно чувствовал какой-то сбой. Он подумал о странной улыбке сидящей рядом женщины; ее лицо скрывало тайну.

— Он умер? — внезапно спросил Европеец.

Вопрос, кажется, смутил ее.

— Конечно умер, — ответила она.

— Точно, Кэрис?

— Боже, ведь мы только что были на его похоронах.

Она ощущала его мозг, его твердое присутствие у своего затылка. Они проигрывали эту сцену много раз в предыдущие недели: испытание воли, чья сильнее, и Кэрис знала, что днем он слабее. Слабее, но не настолько, чтобы не считаться с ним. Он все еще способен вызвать ужас, если ему захочется.