Вот так, немного высокопарно, думал по ночам полковник Бычий Глаз. Неглупый человек, он скоро понял: «за что боролись, на то и напоролись» под руководством Властимира Нечестивцева и целой армии отборных нечестивцев.

Однажды он поехал к себе на родину – ностальгия захлестнула как петлёй, захотелось навестить могилы отца и матери. До посёлка Босиз добирался поездом, а дальше тарахтел на сельском «газике» – под задницу полковнику в районе машину подобострастно выделили. С тяжёлым сердцем ехал он навстречу с прошлым. И даже теперь, по ночам, когда воспоминания окружают и в плен берут, – в глазах полковника предательски пощипывает.

За посёлком Босиз он увидел самолёты, списанные на металлолом, – «кладбище падшего ангела», такая табличка была написана рукою какого-то печального пересмешника. Невесёлое зрелище, только оно ни шло ни в какое сравнение с тем, что полковник видел на задворках Стольнограда. Там ржавели, пропадали сотни «падших ангелов», оказавшихся ненужными для страны. Там были даже «ангелы» штучного производства, такие, например, которые создавались только для того, чтобы преследовать шпионский самолёт U2, или такие, которые встречали космический корабль «Буран». Изначально все эти «падшие ангелы» собирались в одном месте с благородной целью – градоначальники хотели создать крупнейший в стране музей авиакосмической техники. Но, как это часто бывало уже, – великая наша мечта обернулась нашим великим бардаком: самолёты разрушались, самолёты раздербанивали все, кому ни лень.

Дорога от «кладбища падшего ангела» – через гранитную горбину перевала – спускалась к реке Изумрудке, а там уже рукой подать до деревни с таким же названием. И вот здесь-то сердце полковника дрогнуло, словно опять пулю поймало – так с ним случилось на Гражданской войне и спасло только то, что пуля прошла по касательной.

Полковник вышел из машины и по сухой дороге, уже крутившей пыльцу под ветром, пошёл – поплёлся похоронным маршем – через поле, когда-то цветущее от края до края, а теперь забитое чертополохом и всякими другими дурными травами, порою поднимающимися выше человеческого роста.

И деревня Изумрудка утопала в таком же дурнотравье. Русская эта деревня, ещё недавно бодрая, цветущая садами, колосившаяся рожью и пшеницей, год за годом хирела, как большинство печальных наших деревень, которые через край хлебнули горя на своём веку, надрывая становой хребёт под грузом государственных свинцовых мерзостей. Отлучённые от Бога, раскулаченные, при помощи наганов коллективизаченные; рукотворным голодом изморённые; для фронта, для победы отдавшие последних лошадей и сами вставшие под хомуты пахать и сеять – как только ещё они держались на ногах, эти простодушные русские деревни? Откуда ещё только сила бралась в закромах, чтобы рожать, воспитывать нового хозяина земли – взамен того не старого, который был прикладом нагло выбит из родного дома и под ружьями выслан в тот край, куда ворон костей не таскал. А вдобавок к этому – индустриализация, пятилетки. И всё это было пронизано чудовищным духом экспериментаторства, духом борьбы правителей со своим народом – или вполне осознанной борьбы отдельных государственных князей, тихо ненавидящих всё русское, или неосознанной борьбы под святыми знамёнами, на которых были начертаны только благие намеренья. Устроители рая земного, те, кто затеял все эти игры в светлое будущее, – что они хотели получить взамен, разоряя эти бревенчатые гнезда, где из века в век звенели самые звонкие и задушевные песни? Какую такую Новую Русь они надумали взрастить на смену старой? Или вовсе не думали? Дай только саблей помахать да порадеть во благо человечества? И вот теперь, когда сабли ржавеют в земле рядом с бороной да плугом, когда зерно плывёт на теплоходах из-за границы, а свои луга и пашни позаросли дурниной – теперь многострадального нашего крестьянина можно оплакивать самой крупной крокодиловой слезой. Теперь посвящать можно оды ему, ещё недавно осмеянному, оскорблённому и до последней степени униженному «лапотнику», тому великому хозяину земли, которому замены нету и не будет. Не прочитав ни единой книги по агротехнике, великий тот хозяин мог спокойно дать фору любому из тех, кто сегодня книжки эти пишет, сидя на асфальте, и грамотно, культурно призывая сеять разные культуры на полях, забитых травой забвения.