– А вы что думали? Что я купил профессорскую степень? Жара усиливалась. Дрожащий воздух вдалеке стал переливаться, приобретая всевозможные оттенки разнотравья и разноцветья, над которыми закипала жарынь. И вдруг перед ними – в дрожащем хрусталевидном воздухе – возник мираж. Видение. Это была Златоустка – прошла, в чём мама родила, только лишь на голове корона красовалась. Золотые, филигранью отделанные пластины лучезарно горели на солнце, готовые расплавиться и обронить драгоценные камни. И точно также – нестерпимо ярко! – на вершине короны полыхало крупное золотистое яблоко с четырьмя камнями по бокам: рубин и жемчуг, синий и жёлтый яхонты; яблоко было увенчано крупным золотым крестом, оконечности которого сияли жемчужинами; нижняя часть короны отделана собольей опушкой.

Два островитянина обалдело посмотрели друг на друга, как бы желая спросить: «Неужели ты видишь именно то, что вижу я сейчас?» А потом они – как по команде – опустили глаза. Великогрозыч тихонько присвистнул, потирая влажные виски. А профессор Психофилософский снова снял очки и едва не разбил – выпали под ноги, на траву.

– Вот тебе и солнцежары! – пробормотал он, наклоняясь за очками, сквозь которые преломилось и увеличилось яркое золото острых лучей.

Никак не ожидая натолкнуться на мужчин, притаившихся в тени деревьев, Златоустка вскрикнула подбитой птицей, всплеснула крыльями – и по земле, по камням с колокольным перезвоном покатилась металлическая посуда, только что вымытая у берега.

– Ой! – прикрываясь, девушка сконфузилась. – Я не заметила, простите.

– Ничего, – приободрил Великогрозыч. – Мы зато заметили.

– Перестаньте! – возмутился Клим Нефёдыч, протирая очки. – Я, например, человек близорукий…

– А я – близоногий, ближе ног своих не вижу, – весело признался Великогрозыч, помогая поднимать раскатившиеся металлические чашки и тарелки. – А ты, хозяйка острова, я вижу, искупалась?

Длинные мокрые волосы девушки поблёскивали капельками воды.

– Там как в бане! – сказала Златоустка, дразня белозубой улыбкой. – Теперь опять придётся идти, посуду мыть.

И девушка, всё ещё продолжая конфузиться, растворилась в дрожащем хрусталевидном воздухе, который способен рождать миражи и видения. Великогрозыч посмотрел ей вдогонку и мечтательно, протяжно заулыбался.

– А мы чего тут киснем? – спросил он, поворачиваясь. – Идёмте, искупаемся.

Клим Нефёдыч глаза опустил.

– Да я, – пробормотал, – без плавок.

– Ну, хоть в трусах, надеюсь? – Великогрозыч неожиданно развеселился и обнял профессора. – Мы же с вами теперь дикари. Папуасы. Можно хоть голышом. Или, по крайней мере, в набедренной повязке.