– Ну, так вы и стали, – заверил профессор. – Я читал, я честно говорю…

– Ерунда! И вообще… – Разволновавшийся Великогрозыч едва не выкрикивал слова отчаянья: – Я ума не приложу! Где? Что могло случиться?

Маленький глаз профессора прищурился за стеклом – он внимательно смотрел одним большим.

– Что? С кем случилось? – Профессор землю тросточкой поковырял. – Признаться, я проспал, да, да. Безгрешным сном младенца. Правда, я догадался пристегнуть себя ремнями безопасности, как было инструкцией предписано. Потом просыпаюсь – вагоны лежат на боку…

Великогрозыч стал рассказывать, как во время приземления Абра-Кадабрыч куда-то бесследно пропал. В кабине поезда – после приземления – на несколько секунд возникло задымление, а потом, когда облако дыма рассеялось…

– Непонятно, – рассказчик потерянно смотрел по сторонам. – Куда он исчез? Испарился как дым.

Тросточка профессора – будто ненароком – начертила на песке большой вопросительный знак.

– Без вести пропал? Не так ли? Ну, значит, есть надежда, – утешил профессор. – Надежда, сами знаете, умирает последней.

– Надежда вообще не умирает! – воскликнул Великогрозыч. – Это говорил мой преданный и верный слуга.

– Хорошо говорил, – удивился профессор. – Толково.

– Он был вообще уникальный. – Машинист пятерней поцарапал под сердцем. – Надо было мне за ним записывать, а он ходил за мной, за дураком, записывал…

Высокая трава неподалёку зашабуршала. К ним подошёл Ацтека, босыми ногами спокойно ступая на острые камни, на корни растений – даже смотреть неприятно, а ему хоть бы хны.

– Хозяйка зовёт, – почтительно сказал Ацтека, показывая в сторону костра. – Хозяйка сготовила завтрак.

– А может быть, обед? – уточнил профессор. – У кого часы? Они – все трое – посмотрели друг на друга и засмеялись, разводя руками.

– Ничего, по солнцу будем жить, посолонь, – объявил Великогрозыч. – Если никуда не торопиться, можно никуда не опоздать.

3

После полудня стало припекать. Скукожились цветы, поникли травы, словно обожженные костром. Кокосовый орех на дереве в тишине потрескивал как под ножом – под золотыми лучами. Лианы, крепко обнимающие деревья, заметно ослабили свои объятья – повисли драным ситцем. Изумрудный мох, со всех сторон оконопативший стволы, побледнел на полуденной стороне древостоя. Листва на ветках, прячась от жары, потихоньку в трубочки сворачивалась. Нагревающийся камень, пощёлкивая, растрескивался, будто на каменке в бане после ковша кипятка. Полуразбитые прочные стёкла железнодорожного состава время от времени издавали жалкий птичий писк и высыпались на землю, сверкая как драгоценности.