Лонгин бороду пригладил, усмехнулся.

– Тебе ли, – сказал, – Тихон Васильевич, опалы княжьей страшиться? Атаман ты крепкий, справный. Ни тебя, ни казачков твоих я не трону. Приговорил[23] мне Петр Иванович привезти ему четверых углицких ссыльных. Заберу их – и все дело.

Скрябин прихлопнул нахального комара, усевшегося на шею. Мелкая мошка от замаха разлетелась немного, но затем вновь скучилась, норовя забраться в глаза и уши.

– В дом пойдем, – атаман опустил голову, взгляда Скрябина избегая. – Постолуемся, заодно и догутарим. Твоих служилых тож разместят, не боись.

Вернулись к воротам, где Замятня отрядил казаков помогать стрельцам, есаулу дал наказ прибывших разместить и накормить.

Раньше Скрябину в Пелымском остроге бывать не доводилось. Того уж второй год как проложена была Бабинская дорога, и древний водный путь, каким еще со времен Ермака пробирались русские в Сибирь, обезлюдел. Оттого и Пелымский острог, заложенный на месте старой столицы вогульсих князей, оказался осторонь торговых и служилых путей. Лучше места для углицких ослушников не сыскать.

– А что, атаман, – спросил Скрябин, по шатким мосткам идя за Васильевым через залитый глинистым болотом двор, – тихо тут у тебя? Ссыльные не шалят?

Замятня буркнул что-то себе в усы, даже к полусотенному не повернулся. Тот же, вспомнив что-то, спросил:

– А верно ль говорят, что первый ссыльный у тебя – колокол набатный из Углича? И что ему приказом Шуйского ухо отсекли и язык вырвали?

Атаман обернулся, посмотрел на гостя тяжко.

– Погоди спрашивать, служилый, – сказал. – В дом, под иконы сядем – там и говорить будем.

Ответа дожидаться не стал – обернулся и пошел дале. Полусотенный же нахмурился, взгляд в спину атаману вперил, но ничего не сказал.

В светлице Замятиной воздух теплый, густой, духом жирным напоен. Нос щекочет кислинка от свежих щей. Перекрестившись и отдав иконам поклон, Скрябин прошел к столу. От пара, что над плошками вился, аж живот свело – семь дней уж как одну рыбу да сухари ел. Хозяин сам налил ему, выпили, закусили. Ели молча, друг на друга глядя исподлобья. И вот атаман рыгнул сыто, ложку отложил, утер бороду.

– Теперь и поговорить можно, – сказал негромко.

– Чего страшишься, Тихон Васильевич? – спросил Скрябин, повернувшись к нему. – Какая б не была на тебе вина – не мне тебя казнить, не мне судить. Говори смело.

– Сначала ты скажи, – качнул головой Замятня. – За кем тебя князь прислал?

– Вон оно как, – полусотенный криво усмехнулся и еще себе водки налил. Сам налил, сам и выпил.

Атаман сидел не шелохнувшись, только смотрел пристально.