Рассвет был некрасивым. Серо-лиловое небо зияло проплешинами облаков, и рыжий шар солнца сел на рифы крыш. Изо рта вырывались клубы пара. Ссадины жгло морозом.

Дроиду, небось, тоже не сладко. Чего он тянет-то?

– А тебя крепко поцарапало-то, – сказал Глеб, чтобы как-то развеять мрачные предчувствия.

– До свадьбы заживет.

– И кому руку с сердцем предложишь? Ах да, забыл, вариантов немного… тили-тили-тесто, жених и невеста.

Приклад ударил в колено, подсекая. Глеб упал, прикрыв голову, и когда хрустнули ребра, закусил губу. Не станет он кричать.

Гордо умрет. С достоинством. Как человек.

Умереть не дали. И бить прекратили. Тод, дождавшись, когда Глеб поднимется, вежливо попросил:

– Помолчи, пожалуйста. У меня в последнее время с нервами не все ладно.

За линией внутренней стены поселок был прежним. И здание, провалившееся было, поднялось, и ветряк шелестел, расчесывая ветру косы. Гуляли жители по прочерченным дорожкам муравьиных троп.

– Вещи там? – поинтересовался Тод, когда поравнялись с гостевым домом.

– Там.

– Тогда туда и двигай.

Глеб двинул. А потом, уже с рюкзачком, двинул к воротам. Происходящее вызывало все больше вопросов, но Глеб благоразумно держал их при себе. Больные ребра способствовали усвоению материала.

Охрана ворот с прежним безразличием пропустила и Глеба, и Тода. Девчушка в шлеме, похожая на Киру до того, что захотелось взвыть, пожелала:

– Хорошего пути!

– Спасибо, – ответил Глеб.

Болото начиналось серо-седой равниной, укутанной в туман и снег, который, оказывается, шел ночью. Наверное, стаял в поселке, а за пределами его лежал дырявой шалью.

У тетки такая была… тетка еще считала, что шаль оренбургская, берегла, жалела и в гроб просила положить. А Глеб не положил. Он уже не помнил, почему. Наверное, была причина.

– Держись тропы. И шагай веселей. Через полчаса я активирую мины, – сказал Тод, кинув под ноги черный прямоугольник размером с ладонь. – На трекере зона высадки. Выйдешь к отметке – выживешь.