Рехи подошел к ним вплотную и склонился над сыном. Малыш бойко вытянул ручку и схватил опешившего отца за свисающие белые пряди, ощутимо дернув.

— Он узнает тебя! — радостно воскликнула Лойэ.

— Да он же меня не знает, — заметил Рехи виновато. Не знает… Никогда не видел своего отца. Отца — само это слово звучало поразительно и пока чуждо, как будто все происходило вовсе не с ним, не с этим одиноким странником, который привык только терять. А теперь обрел.

— Но чужим он не улыбается! — сказала Лойэ и провела тыльной стороной ладони по щеке Рехи.

Лойэ. Его Лойэ. Обретенная. Рехи очень хотел в это поверить, но от радости едва держался на ногах. Радость оказалась зверем более голодным, чем горе. Она поедала, переполняя сердце невыносимым томлением. Рехи хотел возносить хвалу неведомым высшим силам, но он ни в кого не верил, ведь Стражи Вселенной рассказали ему, что Двенадцатый — ненастоящий бог. Пожалуй, хотелось поблагодарить настоящего, если Он где-то существовал. Впервые за всю жизнь Рехи испытывал такое ликование.

— Лойэ, это все взаправду? Вы мне не снитесь? Правда, Лойэ? Да? — шептал сбивчиво он, проводя кончиками пальцев по ее лицу, обнимая за плечи и заглядывая в глаза.

— Нет.

Лойэ улыбалась. И в тот момент ее клыки не выглядели зловещими или опасными. Это была кроткая улыбка любящей матери, познавшей тайну самой жизни. Рехи застыл, казалось, тоже впервые осознавший нечто, не поддающееся описанию словами. Возможно, сам смысл творения, возобновления и вечности. Как легко. Как просто. Без Двенадцатых, Тринадцатых и тайн множества миров. Да разве так уж отличались эти миры, если в них так же светились лица сотен матерей и сотни отцов удивленно внимали этим улыбкам великой безмятежности и одновременно — безмерной тревоги?

Ничем не отличались. И, возможно, ради этого стоило их спасать. Не ради культов и правителей, не ради подвигов, которые бы увековечили в балладах — мелочи, пепел, глупость все. Рехи узрел подлинную радость и полноту бытия на грани утраты себя в череде интриг жрецов. Теперь они отступили, рассеялись. Остались только они, Рехи и Лойэ. Два обернутых болью тела в пустоте безлунной вселенной. Две летящих по ветру песни, напитавшихся мукой вещей. Расставания и разлуки осыпались золою дней, но ветра приносили тревоги новых бурь. Холод подземелья стегнул по лопаткам, напоминая о том, что творится вокруг.

— А я… я видел его во сне! Когда меня притащили в Бастион и я метался в бреду, я видел его во сне. Видел… нашего сына.

Голос сбивался и горло перехватывало. Перед страшной битвой в ущелье Рехи почти не робел, а перед Лойэ ныне содрогался. Но если раньше он боялся ее как равного противника, то теперь ощущал свое бессилие рядом с ней. Он управлял линиями мира, ворочал камни и сминал врагов черными веревками. Но эта сила не имела значения, не теперь и не здесь.