Она наклоняет доску и высыпает помидоры в миску. Несколько кусочков летят мимо, на пол.

– Вы ведь знаете, кто виноват, – щурюсь я, отодвигая миску. – Почему вы ее покрываете?

Лида фыркает и принимается резать капусту. Так и не дождавшись ответа, я замешиваю тесто, выкладываю на него яблоки и ставлю пирог в духовку. Все механически и четко. И вроде бы Лида здесь, со мной, но я чувствую, что разум она заперла в той самой клетке. Подальше от одержимости. Подальше от сомнений.

Аромат запеченных яблок и корицы преображает кухню и… нас. Он – машина времени. Над печкой висят часы – старые-старые. Что, если перевести стрелки на десять лет назад? Выйду ли я из этого дома маленькой девочкой? Найду ли папу?

Я вытаскиваю пирог из духовки и мою посуду.

– Для кого стараешься? – все же подает голос Лида.

– Для них. Спасибо, что не прогнали.

Переложив пирог на поднос, я устремляюсь к выходу.

– Ди не виновата, Аня, – летит мне вслед. – Убийца не она, а твоя мать!

Ложь. Глупости. Бред сумасшедшего.

– Идите к черту.

Лида заперлась в клетке. А в клетке можно наблюдать и, как бонус, жить вечно. На свободе – сажать цветы, танцевать контемпорари и сдохнуть, шагнув на красный. Тот, кому по душе первое, понимает плохо. Тот, кому по душе второе, понимает хорошо, но недолго.

И я бегу, бегу от нее, от этой свихнувшейся старухи, вцепившись в поднос с пирогом.

Мама любила скрипку и скучать по папе. Ее счастье горчило, и все же она радовалась, когда писала песни. А радостные люди не предают.

«Ты права. Не предают, – проносится в голове. – Привет, Аня. Меня зовут Ласточка».

Я выдыхаю.

Вот она, пестрит красками. Вот она, выделяется среди плеяды хижин, как западающая клавиша пианино.

«Все на работе», – скрипит Ласточка.

Я оглядываюсь – никого – и цепляюсь пальцами за забор. Мне не перелезть через ограду с пирогом. Я уже думаю оставить поднос на траве, как вдруг ворота распахиваются.

«Ты – своя».