Я скользнула взглядом по Zahnrad. Если я сломаю сердце дома, сломается и Тора. Все повторится. В деталях. В красках.
А Захар пусть не серчает.
Или со мной, или в гробу.
Во мне шевелилось что-то непозволительно слабое. Рыдало в ушах, заливало меня слезами. Тряпка под тряпкой внушила мне, что я не смогу предать Захара. Даже если этот ублюдок прямо сейчас трахнет Тору, я не смогу.
И я закурила. А зажигалку бросила на новенький дощаной пол. Я не тронула сердце Ворона. Его хозяйка не заслужила такую красоту, а вот пепел – сполна.
Дым тонкими нитками расползался по углам.
Топот приближался. Тора и Захар спешили ко мне. Ворон заскрипел, но кто-то запретил ему нападать на меня. Должно быть, благородная хозяйка.
Как же тошно от ее доброты!
А вот и огонь.
Живые сгорают быстрее. Правило, касающееся не только домов.
Голубки вломились в подвал.
Тора изменилась с последней нашей встречи, обзавелась пауком, связавшим на ее лице сетку морщин. А еще она начала сутулиться. Она – покореженный фонарь, который скоро погаснет.
Пламя ползло к нам. Жарко. Нестерпимо жарко…
Наверное, я бы так и стояла, если бы Захар не взял нас с Торой под локти и не поволок в тоннель. Он часто сравнивал «мини-девочку» с конфетти взорвавшейся хлопушки. Теперь мы все были конфетти. В гигантской хлопушке. Через миг кто-то потянет за ниточку, и мы разлетимся. Осядем пеплом в ночном лесу.
Мы неслись по тоннелю. Воздух накалялся. Путь удлинился раз в пять.
Позади нас полыхал дом. Я воображала, что мы – друзья. Что мы сломали очередные часы. Что мы на задании.
Свежий ветер ударил в лицо. Мы выбрались. Выбрались! Тора захлопнула железные двери. Я прижалась к замку ладонью.