— Мы и это уже проходили, — обреченно промолвила бабушка.
— Нужно отыскать отца Дэвида, — промолвила тетя. — Нужно отправить Дэвида к отцу.
— Он посчитал нас сумасшедшими.
—
— Прошу прощения, — отозвался дедушка еле слышно. — Но Эвелин права. Пока Дэвид жил с родителями, все было в порядке, но с нами он не в безопасности, а мы слишком стары, чтобы снова сниматься с места. Нам надо обороняться.
— Господи, — вздохнула тетя Эвелин. — Прямо даже и не знаю.
— На сей раз нам придется выждать, — заявил дедушка.
— А что мы скажем Дэвиду? — спросила тетя Эвелин.
Повисло долгое молчание. В течение этой паузы я едва удерживался, чтобы не заорать от ужаса, не выбежать в гостиную и не взмолиться: пусть мне наконец расскажут, что с нами такое происходит. Со временем я, совсем обессилев, заснул. И во сне снова пришли
Утром я попробовал понаблюдать за дедом: он сидел себе в кресле, покуривал свою трубочку и время от времени поглядывал на меня, — а я уныло забавлялся с игрушечными лошадками. Его сумрачное лицо словно окаменело. Я изо всех сил старался сохранять спокойствие — точно шахматист за игрой. Я боялся заговорить.
Однажды, когда солнце уже склонилось к самому горизонту и сквозь стеклянную входную дверь подъезда бил слепящий свет, я сидел на нижней ступеньке крыльца. Миссис Тернбулл прибиралась в квартире; она уже пару раз выходила из черного хода позади главной лестницы; сейчас она несла пакет с мусором, от которого пахло кофейной гущей. В переулке громыхнула крышка мусорного ящика; из открытой двери квартиры миссис Тернбулл доносилось радио: передавали мыльную оперу «Стелла Даллас»{167}. Дверь черного хода закрылась, миссис Тернбулл направилась было по длинному коридору назад — и вдруг развернулась.
Она внезапно зашагала обратно ко мне — этакий смерч из толстого слоя пудры и ярко-красной помады. Лицо ее напоминало сморщенную гипсовую отливку, водянистые глаза — что мраморные шарики, наполненные сине-белым огнем.
— Твоя бабушка ничего тебе не сказала, — быстро выпалила миссис Тернбулл. — Балуют они тебя. — Ее левый глаз чуть задергался в иссохшей глазнице. — Тебе вообще не следует здесь быть. Или ты думаешь, мы все соберем вещички да съедем