Мои дедушка с бабушкой, недавно переехавшие из Биллингса, штат Монтана, объяснили, что такие кошмары в сознании впечатлительного шестилетки — дело обычное. Тетя Эвелин с неодобрительной прямолинейностью заявляла: «Ну, полно тебе тревожиться. Мы же на четвертом этаже живем, до твоей комнаты они точно не докопаются». А бабушка так просто отмахивалась: «Ступай-ка спать и не забивай себе голову всякой чепухой».

Дедушка восседал в своем обитом велюром мягком кресле, откинув голову к спинке, на вышитую салфеточку, и слушал радиоспектакль «Эмос и Энди»^{164}. Шел 1950 год. Еще не так давно дед работал пильщиком в Монтане и Миннесоте; поговаривали, что он способен определить на глаз, сколько досковых футов леса погружено на вагон-платформу. Но в конце сороковых он решил перебраться в Сиэтл — отчасти из желания поработать на новой лесопилке, отчасти потому, что не привык подолгу задерживаться в одном месте. Его сокровенным желанием было побывать как-нибудь в Согндале, в Норвегии, — он там родился. На деда всегда можно было положиться: уж он-то что-нибудь дельное да посоветует.

— Они настоящие, — пожаловался я, чуть ли не хлюпая носом. — Если рука моя свесится с кровати, они как вцепятся в нее зубами — и утащат меня под землю!

— Ну так не свешивай руку с кровати, — посоветовал дед.

Зимой мы с бабушкой вылепили снеговика в открытом дворике перед нашим многоквартирным домом со щипцовой крышей. Миссис Мерфи неодобрительно глядела на нас из окна, потому что мы вытаптывали свежевыпавший снег своими галошами, катали снежные шары и вообще вели себя так, как будто двор принадлежит нам и только нам. Возможно, потому, что здание стояло в старой части города, других детей, кроме меня, там не было; во всяком случае, я их не припоминаю.

Вижу как наяву: вестибюль четвертого этажа был устлан винно-красной ковровой дорожкой с прихотливым узором, и вела она до угла, за который я не заглядывал. Ближе к концу коридора находилась квартира мистера Уорклана. Мистер Уорклан работал поденщиком-меховщиком и большую часть времени проводил в прохладном хранилище Вейсманского магазина одежды на Третьей авеню. Как-то раз он вытаращился на меня, словно впервые увидел, пока я поднимался наверх по главной лестнице — будто по темному лесу из отполированных столбиков и перил красного дерева. С площадки между этажами я увидел, как он наконец-то зашагал к своей двери, точно пьяница, заплутавший в недрах тонущего океанского лайнера и уверенный, что спасутся только женщины и дети.

Бабушка ласково накрыла ладонью мой лоб: