– Тебе нечего скрывать.

– Ага. Я бы выразилась по-другому, что-то вроде «ты ни при чем», но ты уловил суть. Чем позже бы я пришла, тем хуже бы это все обернулось, поэтому медлить было нельзя. Как бы то ни было, часть подозрений все равно пала на меня. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться в одержимости Роджера. Почему я не обратилась за помощью? Я пыталась, объяснила я, свяжитесь с доктором Хокинс. Дав ей разрешение рассказать в общих чертах о нашей встрече, я полагала, что это удовлетворит их любопытство. Я ошиблась. По их мнению, этого было недостаточно, и если меня нельзя было обвинить непосредственно в исчезновении Роджера, в чем меня все еще подозревали, то я, как минимум, ему косвенно способствовала. Не знаю, дошли ли эти подозрения до окружного прокурора, но если все-таки дошли, то меня это ничуть не удивляет. Ты не удовлетворен моим объяснением. Я это вижу.

– Нет, я…

– Мой психиатр тоже считает, что я не просто так вызвала полицию. Он сказал, это показатель того, что, несмотря на все мои протесты об обратном, меня мучило глубокое чувство вины, а звонок в полицию служил своеобразным признанием этой вины. Да-да, зимой, после исчезновения Роджера, я записалась к психиатру. К тому времени шумиха улеглась. Несмотря на мои подозрения относительно их подозрений, мне не было предъявлено никаких обвинений. Историю крутили по новостям… Знаешь, на самом деле телевизионным журналистам было не очень-то интересно. Кажется, на шестом канале было два выпуска, посвященных Роджеру: в первом сообщили о его исчезновении, а во втором рассказали про поиски копов на железной дороге. В местной газете писали и того больше. Не знаю, читаешь ли ты «Таймс Геральд-Рекорд», но их репортер продолжала писать о Роджере недели три. Она училась вместе с Роджером в восьмидесятых. Кажется, она брала интервью у каждого, с кем он разговаривал дольше пяти минут. Ко мне она приходила дважды. Ей даже удалось передать мне пару слов от Джоан. Истинное великодушие. В конце концов ей, как и копам, надоело. Детектив, который вел мое дело, сказал, что они оставляют дело открытым, отработав все возможные версии. Если мне станет что-то известно, я должна обязательно и немедленно позвонить им. Если в деле обнаружатся новые зацепки, он первым делом сообщит об этом мне.

Самое смешное: когда я услышала это – детектив приехал ко мне домой, чтобы сообщить, что они прекращают расследование, – я заплакала, зарыдала, умоляя его не делать этого. Я понимала: они считали Роджера погибшим. Детектив успокаивал меня, как мог. Он похлопывал меня по плечу, уверяя, что это еще не конец. Он уверял, что Роджер просто решил отдохнуть, вот и все. И он, несомненно, очень скоро свяжется со мной. Я отказывалась успокаиваться. Я все плакала, и плакала, и плакала, а потом плакала снова. «Не могу поверить, что его больше нет», – всхлипывала я.