– Я вам тут еще нужен, сэр?

– Нет.

– Уверены?

– Уверен, – ответил он великодушно, – возвращайся в дом и поиграй с малышкой.

Нортон кивнул.

– Собаки в порядке, – повторил он.

– Угу.

– Наверное, из-за ветра подскочили.

А ветер был. Теплый, но сильный. Он шуршал листвой медных буков, окружающих сад. Листья шелестели и показывали небу свою бледную изнанку, аристократично и легко.

Магуайр отпер теплицу и вошел в свою тихую гавань. Здесь, в его рукотворном Эдеме, жили те, кого он действительно любил, над кем ворковал и кого потчевал изысканными удобрениями. Его можжевельник Сарджента, стерпевший все тяготы жизни на горе Изизуки; его цветущая айва, его ель Эдзо – аянская ель, – его драгоценный карлик, которого он после нескольких провальных попыток научил держаться за камень. Все красавцы: маленькие диковинки с извилистыми стволами и каскадами иголок, достойные его внимания и любви.

Удовлетворенный и на время забывший о существовании мира вокруг, Магуайр принялся бродить среди деревьев.

Собаки сражались за Ронни так, словно он был игрушкой. Они заметили, как он перебрался за забор, и окружили его, прежде чем он успел удрать, – схватили его, скаля пасти, разодрали и выплюнули. Спасло его лишь приближение Нортона, который на мгновение заставил собак позабыть о ярости.

После их нападения на теле Ронни появилось несколько дыр. Сбитый с толку и сосредоточенный на том, чтобы сохранить форму, он едва не попался Нортону.

Теперь он выполз из укрытия. Эта схватка лишила его сил, и в саване, сводя на нет иллюзию цельности, зияли дыры. Ему разорвали живот; левая нога едва ли не отрывалась. К пятнам крови прибавились следы слюны и собачьего дерьма.

Но важнее, важнее всего была сила воли. Он подобрался так близко – не подошло еще время, когда он ослабит хватку и позволит природе взять свое. Его положение диктовало ему восставать против природы; и в первый раз за всю свою жизнь (и смерть) он чувствовал ликование. Он был противен природе, не подчинялся системе и доводам рассудка – разве это так плохо? Он был весь в крови и дерьме, он умер и воскрес как кусок запятнанной ткани; он не укладывался в понятие нормальности. И все же существовал. Никто не мог отрицать его существование, пока его воля диктовала ему жить. Ронни упивался этой мыслью: он словно обрел новый орган чувств в слепом и глухом мире.

Он увидел в теплице Магуайра и какое-то время наблюдал за ним. Его врага полностью поглотило хобби: тот даже насвистывал государственный гимн, ухаживая за своими зелеными безделушками. Ронни подплывал все ближе и ближе к стеклу, издавая лишь еле слышные стоны порванной ткани.