Сидевший в исповедальне церкви Святой Марии Магдалины саван Ронни Гласса испортился до неузнаваемости. В нем почти не осталось никаких чувств, кроме желания покинуть это истерзанное тело – такого сильного, что он точно не смог бы сопротивляться ему долго, он знал это. Тело сослужило ему добрую службу, ему не на что было жаловаться. Но он совсем выбился из сил. Он не мог больше держать живым неживое.

И все же он хотел исповедаться, так остро хотел исповедаться. Рассказать все Отцу, рассказать Сыну, Святому духу рассказать о грехах, о которых мечтал, которые жаждал совершить и совершил. Выход был лишь один: если отец Руни не идет к нему, он пойдет к отцу Руни сам.

Ронни Гласс открыл дверь исповедальни. В церкви почти никого не было. Он догадывался, что уже стоял вечер, а кому есть дело до света свечей, когда надо приготовить ужин, купить немного любви, пожить своей жизнью? Лишь флорист-грек, молившийся в проходе об оправдательном приговоре для сыновей, видел, как вылетел из исповедальни и качаясь направился к ризнице саван. Он выглядел, как какой-то недалекий подросток с грязной простыней на голове. Флорист ненавидел столь нечестивое поведение – посмотрите, куда это привело его сыновей! – и хотел немного поколотить мальчишку, отучить его от глупых шуточек в Доме Божьем.

– Эй, ты! – окликнул он чересчур громко.

Саван обернулся к флористу – его глаза были похожи на дыры, выдавленные в теплом тесте. Лицо призрака было столь безутешно, что слова замерли на губах флориста.

Ронни потянул за дверную ручку ризницы. Стук тоже не помог. Дверь была заперта.

Изнутри послышался запыхавшийся голос:

– Кто там? – это был отец Руни.

Ронни пытался ответить, но не мог издать ни звука. Он мог лишь стучать в дверь, как любой уважающий себя призрак.

– Кто там? – еще раз, слегка нетерпеливо, спросил добрый отче.

«Простите мне, – хотел сказать Ронни. – Простите мне, ибо я согрешил».

Дверь не открыли. Отец Руни внутри не сидел без дела. Он фотографировал для личной коллекции: фотографировал свою любимицу по имени Натали. Кто-то говорил ему, будто она блудница, но он в это не верил. Она была слишком любезна, слишком невинна, а вокруг ее запретного плода рос такой розовый куст, словно она только что вернулась из монастыря.

Ручка двери перестала дергаться. Хорошо, решил отец Руни. Кто бы там ни был, он вернется позже. Спешить некуда. Отец Руни широко усмехнулся, глядя на женщину. Натали растянула губки в улыбке.

Оставшийся в церкви Ронни подплыл к алтарю и опустился на колени.

В трех рядах от него оторвался от своих молитв флорист, возмущенный таким святотатством. Мальчишка явно был пьян, он прямо шатался; а его не запугать какой-то грошовой посмертной маской. Обругав осквернителя цветистыми греческими выражениями, он бросился на коленопреклоненного призрака у алтаря. Под простыней никого не было – совсем никого.