В затылке у Антона похолодело.

– Вроде никого, – шепнул Егор. – Давай дом обойдем, в окна заглянем, да? Антоха, слышишь?

Бабка Глаша качнула головой. Старческие потрескавшиеся губы расползлись в улыбке, собирая в уголках рта глубокие морщины. Антон увидел ржавые вязальные крючья. Мелкие. Острые. Торчащие в стороны.

Он моргнул, и видение исчезло. Зубы у бабки были обыкновенные, желтые. Но улыбка от этого не стала менее зловещей.

– Вон она! – вскрикнул Филипп откуда-то из-за спины.

Бабка уже выскакивала из дверей. Она оказалась как-то чересчур проворна для старухи. Егор матернулся сквозь зубы и бросился вон из двора. Антон тоже развернулся, увидел Филиппа, застывшего с открытым ртом. Филипп как будто смотрел куда-то за спину бабки, за дверь, внутрь кухни.

Егор задел плечом забор и исчез на улице. Ждать не будет, сволочь.

– Стойте, мои хорошие! – закричала баба Глаша дурным голосом. – Куда же вы, гости нечаянные? Проходите, не стесняйтесь! Накормлю, напою, аха-ха-ха!

Антон рванул к калитке, но вдруг болезненно хрустнуло колено – то самое – подкосилась нога, Антон упал на горячий асфальт, сдирая кожу с ладоней.

Закричал Филипп. Антон кувырнулся, кое-как, нелепо, выставил перед собой руки, словно хотел защищаться, увидел бабу Глашу, стоящую возле Фила, возвышающуюся над ним, будто ростом она была метра три, не меньше. Ее тень ползла по асфальту, растекалась вокруг, похожая на нефтяное пятно. Филипп продолжал кричать.

– Голубок мой, родненький. Знаю, знаю, кто таков, – причитала баба Глаша, каким-то невероятным образом перекрывая крики. – Пойдем в дом, раз пришел.

Антон не помнил, как оказался на ногах. Он попятился к калитке, все еще выставив перед собой руки. С ладоней капала кровь. Почему-то Антон был уверен, что упрется спиной в забор, что все выходы уже давно перекрыты, что с этого двора он больше никогда не выберется.

В руках у бабки мелькали спицы. Дрожащая нить тянулась через двор к летней кухне. Филипп продолжал кричать. Антон проследил взглядом за нитью и увидел в дверях кухни что-то… что-то похожее на человека. Смутный измятый силуэт, прячущийся в темноте. Или ему снова привиделось?

Старуха переложила вязанье в одну руку, взяла Филиппа под локоть. Фил сразу смолк, хотя все еще стоял с широко распахнутым ртом.

– Ну, что же ты, – повторила баба Глаша ласково. – Как неродной.

Антон вывалился на улицу, зацепился за осколок кирпича, подпирающий калитку, и едва не упал. За забором на него налетели ветер, шелест листьев, далекий шум поезда, стрекот кузнечиков и щебет птиц. За забором, оказывается, была жизнь.