На «двенадцать» из тьмы под лестницей выдвинулась рыбья голова – таких огромных Саша еще не видела: в сумерках были различимы древние костяные пластины на голове, шипы на грудных плавниках, круглые, тускло светящиеся белесые глаза без зрачков. Пастью в зубах-иглах рыбина наделась на голову девочки, будто чудовищный колпак; твари поменьше, лоснящиеся и гибкие, вцепились ей в бока, принялись рвать плоть. Девочка только успела коротко взвизгнуть, а дальше ее уже было не слышно.
Саша на подгибающихся ногах отступила к стене возле лестницы, сползла на пол. Она чувствовала себя мертвецом, словно бы некая бестелесная ее часть стремительно разлагалась и смердела; она чувствовала этот запах отчетливей, чем запах свежей крови. С хриплым воем она обратила взгляд к темному потолку, что закрывал далекое и, верно, совершенно пустое небо. Руки ее судорожно тискали тетрадь и карандаш.
Наверху подвальной лестницы распахнулась дверь. Вниз начала спускаться Маруся, ее коротко стриженные волосы топорщились ореолом, свеча в руке дрожала. На последних ступенях она остановилась, испуганно разглядывая Сашу: та, сидящая на полу, в одной рубахе, с грязными ногами, с бледным безумным лицом, что-то царапала в тетради и не сразу обратила на нее темный дикий взгляд. А затем Маруся увидела брызги крови у лестницы.
– Боже, я так и знала, ты совсем безумна, – прошептала Маруся и бросилась обратно с истошными криками «Помогите!», но споткнулась на самом верху лестницы и упала на четвереньки, и тут Саша нагнала ее, схватила за пелерину и со всех сил дернула вниз. Маруся скатилась по крутой лестнице, упала навзничь, стукнувшись затылком о каменный пол, и больше не двигалась.
– Марусь… – Саша наклонилась, дотронулась до плеча подруги. Маруся остановившимся взглядом смотрела перед собой. Рядом теплился выпавший из подсвечника огарок свечи, от него понемногу занималась пламенем Марусина белая пелеринка.
Вот теперь не осталось ни страха, ни жалости, ни даже раскаяния – лишь огромное желание прекратить все это, швырнуть в вечную тьму беспамятства и небытия. Саша обернулась к темноте под лестницей. Ее луноглазые рыболикие боги смотрели на нее, боги, что всегда отвечали, в отличие от прочих богов, всегда выполняли, по человечьему хотению, по их всемогущему велению, но требовали непомерную плату. Саша не отводила взгляда.
Затем она взяла тетрадь и карандаш, и в свете костерка от уже вовсю полыхающей пелеринки на мертвой подруге начала рисовать. Она изобразила тетрадь с обгоревшим обрезом, объятую огнем, что перемалывал ее в пепел, и подписала: