– Пару лет тому одного поэта на Кавказе убили. На дуэли застрелили. Так вот, он утверждал, что происходит от английского барда, которого полюбила королевна из волшебного народа и взяла в свои чертоги. Провел бард в тех чертогах семь дней, а когда вернулся, оказалось, что семь лет минуло.

– Томас Лермонт, – сказал Сорокин.

– Да, тот самый. Не через твою ли дверь они с королевной проходили?

Сорокин не ответил, только зубами скрипнул. Бабка Аксинья наконец добралась до бородача, оперлась о его руку, подняла на пришельцев слезящиеся мутные глаза.

– Тебя помню, – каркнула она сразу же, указав скрюченным пальцем на Егорыча. – Ты в деревне часто бывал. Все вызнавал что-то, сердитый ходил.

– Недоимки собирал, – жалобно пролепетал приказчик.

– Может, и так. Откудова знать – я в ту пору манинька была. Мне едва-едва восемь годков сравнялось, когда староста увел нас в Беловодье. Но и тебя, – кривой палец уставился в лицо Сорокину. – И тебя помню. Один раз видала, а не забыла. Ты Сорока! Нас, девчонок, старшие пужали: мол, сорока придет, в сарае зажмет да снасильничает. Очень боялись тебя.

– Я… – Сорокин выставил вперед ладони, словно пытаясь заставить старуху замолкнуть. – Я никогда…

– Да брось, – пробурчал Комаровский, не глядя на него. – С кем не бывало? Крепостные девки для того и нужны. Обычное дело.

– А теперича снова пришел. И как только пропустили? – Пальцы Аксиньи задрожали, и голос тоже. – Они ж тебя знают как облупленного. Нет Сороке хода в нашу деревню!

– Я требую. Выдать мне. Беглецов, – задыхаясь от внезапно нахлынувшей ярости, раздельно выговорил Сорокин. – Требую выдать моих крестьян. Немедленно. Или будут последствия.

– Тебя ружьецом оглаушило, Сорока? – невозмутимо сказал бородатый. – Али ты сдурел за энти восемьдесят годов? Твои крестьяне и есть наши пращуры. Оне уж давно все в лесу. Аксинья последняя. Но мы ее с тобой не отпустим.

– В лесу? – переспросил Комаровский. – Мертвые, что ли?

– Смерти здесь нет, – бородатый покачал головой. – Не добралась до Беловодья еще. Спят оне. Чутко спят. И лучше их не будить.

– Увидим! – рявкнул Сорокин. – Это мы увидим! Бунтовать удумали? Не хотите по-хорошему, значит, вернусь с жандармами, понятно?! Вот тогда и поговорим!

– Попусту не бреши. Говорят, дверь та заповедная открывается токмо вперед. Ежели и получится у вас по-вертаться, нас не застанете уже, разве что внуков.

– Отлично! Вот с них и спросим! – Сорокин рычал, брызгая слюной, сдавшись на милость душившей его злобы. – Их и вернем на положенное место! Да еще и барщину заставим отрабатывать за все пропущенные годы. А кто артачиться вздумает – запорю. Три шкуры спущу с каждого, самолично!