— Анни... — Он с ужасом сообразил, чье имя произнес, и запнулся. — Полли. Я не знаю, о чем ты говоришь, Полли, но...

— Ты знаешь! — вдруг закричала она. — Не смей говорить, что не знаешь, когда ты знаешь! Почему ты не мог подождать, пока я сама не скажу тебе, Алан? А если уж ты не мог подождать, почему не спросил? Почему должен был делать все у меня за спиной? Как ты мог это делать у меня за спиной?

Он крепко зажмурился, пытаясь остановить бешеную скачку мыслей, но это не помогло. Вместо этого в мозгу возникла отвратительная картина: Майк Нортон из «Джорнэл регистр» в Норвее склонился над газетным сканнером и яростно стенографирует разговор.

— Я не знаю, что, ты думаешь, я сделал, но ты явно ошибаешься. Давай сядем вместе, поговорим и...

— Нет. Я не думаю, что смогу видеться с тобой, Алан.

— Сможешь. И увидишься, я буду...

И тут встрял голос Генри Пейтона: «Почему бы тебе не сделать это прямо сейчас, пока он не стал нервничать и не решил навестить родственников в Драй-Хампе в Южной Дакоте?»

— Что ты будешь? — между тем спрашивала она. — Что ты будешь?

— Я просто кое-что вспомнил, — медленно произнес Алан.

— Ах, вспомнил? Случайно не про письмо, которое ты написал в начале сентября, а, Алан? Не про письмо ли в Сан-Франциско?

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, Полли. Я не могу сейчас приехать, потому что произошло непредвиденное в... в другом месте. Но позже...

— Алан, ты что, не понял? — Она говорила сквозь всхлипывания, которые должны были делать ее речь невнятной, но почему-то не делали. — Нет никакого позже и больше не будет, ты...

— Полли, пожалуйста...

— Нет! Оставь меня в покое, слышишь? Оставь меня в покое, ты — вечно все разнюхивающий, сующий нос в чужие дела сукин сын!