Он подошел к двери как раз в тот момент, когда кто-то открыл ее с другой стороны. И тут же Джон оказался лицом к лицу с двумястами двадцатью фунтами плоти разъяренного учителя физкультуры.

— Как раз тот, кого я хочу повидать, — своим новым шелковым голосом произнес Лестер Пратт. Он повертел в руке черным кожаным бумажником. — Что-то посеял, ты, поганый, безбожный, азартный и лживый сукин сын?

Джон понятия не имел, что тут делал Лестер Пратт и как ему удалось найти его пропавший бумажник. Он знал лишь, что ему приказано прикрывать Клатта и он должен отправиться туда немедленно.

— Что бы это ни значило, Лестер, я поговорю с вами об этом позже, — сказал Джон и потянулся за своим бумажником. И когда Лестер сначала отдернул руку с бумажником, а потом этим самым бумажником здорово саданул его прямо по лицу, Джон больше изумился, чем пришел в ярость.

— О, я вовсе не собираюсь разговаривать, — произнес, вернее, промурлыкал Лестер. — Я не стану зря терять времени. — Он уронил бумажник, схватил Джона за плечи, поднял в воздух и швырнул обратно в контору. Лапойнт пролетел шесть футов по воздуху и приземлился на крышку стола Норриса Риджвика. Он прокатился на заднице по всей длине стола, расчистив дорогу сквозь груды бумаг и сбив на пол письменный прибор. За прибором на пол последовал сам Джон — с болезненным вскриком брякнулся спиной.

Шейла Бригем уставилась на эту сцену из окошка диспетчерской с открытым от ужаса и изумления ртом.

Лестер приближался к Лапойнту бойцовой походкой. Его кулаки были подняты в старомодной стойке Джона Л. Салливана, которая должна была выглядеть комично, но не выглядела.

— Я намерен преподать тебе урок, — промурлыкал Лестер. — Я покажу тебе, что бывает с католиками, которые сманивают девушек у баптистов. Я объясню тебе все по порядку, а когда закончу, ты усвоишь это так, что уже никогда не забудешь.

И Лестер Пратт приблизился на подходящую для педагогических внушений дистанцию.

9

Может, Билли Таппер и не хватал звезд с небес в смысле интеллекта, но он обладал достоинством сочувственного слушателя, а в этот полдень лучшим лекарством для ярости Генри Бюфорта был как раз сочувственный слушатель. Генри выпил свою порцию, рассказал Билли, что произошло, и... пока говорил, он поймал себя на том, что слегка успокоился: до него дошло, что если бы он взял свой обрез и отправился в поход, то вполне мог закончить этот день не за стойкой своего бара, а за решеткой подвальной камеры в конторе шерифа. Он очень любил свой «тандерберд», но начал осознавать, что все-таки любил не настолько, чтобы отправляться из-за него в тюрьму. Шины он может заменить, а царапина на боку со временем сотрется. Что же касается Хью Приста, то пусть с ним разбирается закон.