Не больше хлебной крошки
Не больше хлебной крошки
Я смотрю, как огоньки выстраиваются в линию и, переплетаясь, стекают по склону холма.
Одеяло Джона, которым накрылась мама, сползло на пол, и я снова ее укрываю; она спит, свернувшись калачиком, как ребенок. В свою постель я заползаю, когда за окнами уже начинает брезжить рассвет. Зольное кольцо вокруг нашей лежанки осталось нетронутым. Успокоившись, я вздыхаю, и меня наконец-то одолевает сон.
* * *
Просыпаюсь я резко, как от толчка; это был мой первый нормальный сон за несколько дней, и у меня даже голова кружится, столь неожиданным было пробуждение. Меня вдруг охватывает страх: наверное, пока я спала, успело случиться нечто ужасное. Энни рядом нет, и я окликаю ее:
– Энни! Энни, ты где? Поди-ка сюда.
Я, еще не совсем проснувшись, встаю с постели, накидываю на плечи одеяло и, спотыкаясь, бреду к двери. Энни сидит за столом и ложкой вливает маме в рот молоко. Глаза у мамы совершенно пустые, похоже, они видят некую иную и, наверное, куда более счастливую жизнь. А у Энни глазенки живые и карие, как у воробья; они так и поблескивают из-под нечесаной гривы волос.
– Ну что ты так кричишь? – сердито спрашивает она.
– Я же не знала, куда ты подевалась. Вот и беспокоилась.
– Ты все спишь и спишь, а мамочка голодная!
Я смотрю на мать. Странно, но она выглядит и старше, и моложе, чем обычно. Вот только глаза ее пусты, и лицо как-то обвисло, а морщины на нем стали заметней. Она послушно открывает рот, когда Энни машет перед ней ложкой. С ложки на стол капает молоко.
– Ты молодец, что ее покормить решила. – Я сажусь рядом с Энни и обнимаю ее за плечи.
Но она стряхивает мои руки, отодвигается и проливает молоко маме на подбородок.
– Раз я такая хорошая, почему же ты хотела меня отдать?
– По своей воле я бы тебя никогда не отдала.
– Но ты же меня отдавала той тете!
– Да, ты уж меня прости. Мне показалось, что тебе было бы лучше пожить у нее. С ней твоя жизнь, возможно, стала бы счастливей.
– Но ведь