Человек плёлся куда-то вперёд и слышал лишь свой шаг и слабое завывание ветра.

Планета. Ни зверя, ни птицы, ни насекомого. Она была безжизненна, пока сюда не пришли люди. На станции добывали ресурсы, а тот, что брёл через пустыню, работал учёным. Долгие годы и бессонные ночи, проведённые за изучением своей отрасли, за написанием статей и научных работ превратились в красный пепел этой выжженной планеты. Она тлела, как огонёк на конце сигареты. Испещрённая трещинами красная земля ничего не могла родить и простиралась на далёкие километры вокруг.

Апатия стала съедать его в ту же секунду, как он попал на станцию. Она медленно, но верно всё глубже проникала в его душу. И шёпот. Еле слышный, как чьё-то дыхание, он нарастал, но никогда не казался назойливым или сводящим с ума. Он так был похож на собственные мысли.

Одно слово.

Шёпот принёс лишь одно слово. Сначала оно проскальзывало незаметно среди потока мыслей. Потом попало под осознанный взор и стало рассматриваемо. Оно задержалось в сознании.

«Откуда-то я знаю это слово… где-то я его встречал…»

Учёный больше не мог выкинуть его из головы. День ото дня мимоходом он пытался вспомнить, что же оно значит. Он думал о слове всё больше и больше, оно всё сильнее мучило его своей загадочностью. Бывало, он так глубоко о нём задумывался, что переставал слышать людей вокруг. Об учёном забеспокоился врач.

«Уважаемый Виктор Андреевич, будьте добры, зайдите ко мне, как будете свободны. Говорят, вы стали жутко рассеянны и апатичны. Сами понимаете, в наших условиях это могут быть не добрые симптомы. Найдите время, зайдите ко мне. Сотрудники уже шутят: «Вял, как Покорский». Жду вас.

Павел Семёнович»

Он как-то, вскоре после письма, зашёл к врачу. Всё ограничилось беседой и выдачей лёгких препаратов для поддержания сил. Покорский обещал прийти, если ситуация не изменится или станет хуже, но так и не пришёл. Всё стало казаться ему не важным.

Однажды он лёг в постель и поймал себя на мысли, что грызущая тоска и жалость к себе ушли из его души – он больше не переживает, что так и не обзавёлся семьёй. Комната больше не сжималась и не давила своими стенами. Грудь не трескалась от рвущихся наружу сожалений. «Да, – думал учёный, – мне принадлежит множество научных работ и даже открытий в сфере изучения инопланетных ископаемых… Но какой во всём этом толк, если я – один?». Больше это не терзало его. Он уснул в ту ночь пустым, будто амфора, выкопанная откуда-то из тёмных глубин.

А теперь за его спиной уходила за горизонт скалистая гора, у подножия которой расположилась станция. Пустыня и тишина окружали его. Ветер обретал плоть, пыль оседала на нём, и он приобретал очертания живых существ. Они шли вместе с учёным. Они искали когда-то то же, что он ищет теперь. Они были давно мертвы, но красная пустыня не пожелала отпускать их. Учёный видел их, но не обращал на них особого внимания, становясь частью этого призрачного потока.