Он пытался отодрать пальцы от лица, но не вышло. Ногти врастали в плоть, пускали корни. Щека вытянулась, набухая. Вместе с ней расширялся рот, зубы удлинялись, вились червиво, макаронинами ползли изо рта. Глаз выплыл из деформированной глазницы и висел перед лицом, связанный с головой ниточкой удлинившегося нерва. Гриша видел себя одновременно с двух сторон – глазами, расположенными друг против друга.

Он заметил, как что-то страшное приближается к нему откуда-то снизу, наползает, извиваясь. И понял: это его собственные ноги – разрастаются, искажаются, разветвляются, змеятся…

* * *

Безумие кончилось, когда Елизар выплюнул Гришу наружу. Он упал в снег, и ощущение холодной поверхности под телом пронзило его острым, почти сексуальным наслаждением. С ним вместе упали в снег Лера и Витя. Максима не было.

Гриша озирался в поисках сына, но тот не мог никуда уйти – на снегу ни следа, кроме дорожки следов Елизара. Гриша взглянул на мертвеца: стоит, невозмутимый, сумка уже захлопнулась.

– Вить! – прохрипел Гриша. – Макса нет!

Витя поднимался, озираясь.

– Отдай! – Гриша тряс Елизара за плечи. – Отдай Макса!

Елизар, сотрясаемый Гришей, бесстрастно смотрел ему в лицо.

– Гринь, спокойно! – Витина рука легла на плечо. – Мы найдем его.

Отпустив Елизара, Гриша развернулся.

– Витя, умоляю, верни его, сделай что-нибудь!

Внезапно захохотала Лера. Братья уставились на нее. Она лежала на снегу в позе эмбриона, в округлившихся глазах застыл ужас, провал рта сочился хохотом.

Пытаясь успокоить ее, Гриша понял: случилось непоправимое, Лера утратила рассудок.

Хохот иссяк, но взгляд так и не стал осмысленным. Гриша обнимал Леру, гладил ее, целовал неподвижное лицо, а в зрачках у нее стояла жуткая пустота. Обкусанные губы шептали:

– Забрала Макса… Я к себе прижимала, но не смогла… Она забрала…

Братья, подавленные, смотрели на нее. Гриша тряхнул Леру за плечи:

– Кто «забрала»? Кто?

Витя оттащил брата в сторону.

– Оставь ее, она не в себе.