– Ну и хрень!

– А когда человек совсем умирает, – продолжал Витя, – то становится добычей своих двойников, и эти его формы выслеживают свой прототип, набрасываются на него и пожирают, пока не обглодают до полного ничто. И потом грызутся друг с другом, чтобы выгрызть остатки подлинной человеческой сущности, которую растерзали. Короче, уничтожают сами себя вместе с последними проблесками человеческого. Это место – что-то вроде желудка и кишечника для нашей реальности. Да, Гринь. Мы все закончим здесь, в самоубийственном самопожирании. Причем в коллективном самопожирании, что хуже всего. Не так страшно убивать себя в одиночку, как убивать себя коллективом из собственных расщепленных форм. Всякое «я» будет дробиться на бесчисленные «мы», а «мы» – распыляться до полного единого «ничто».

Гришу передернуло от холодка, скользнувшего по позвоночнику. Мозг едва переваривал мысль о том, что однажды и он рассыплется на груду таких вот пережеванных ошметков.

– Откуда ты все это знаешь, Вить?

– Сказал же, экспериментировал…

Грише показалось, что брат смутился, подбородок его задергался – так происходило всегда, когда Витя вспоминал что-то страшное или постыдное. Он явно не хотел открывать никаких подробностей о том, как добывал эти сведения.

– Глянь! – Витя оживился, показывая пальцем на очередное здание. – Там!

Бледный силуэт мелькнул в одном из окон. Братья бросились к зданию.

Внутри они поднимались по искривленным лестничным маршам, и здесь уже Гриша был первым. На одном из этажей он заглянул в перекошенный дверной проем и в углу пустого помещения увидел две фигуры, вжавшиеся друг в друга.

– Макс! – закричал он, рванувшись и перепрыгивая через бездонную дыру в перекрытии.

Он еще не разглядел сына, но чутье толкало вперед – и не зря.

Макс лежал на пыльном полу, а рядом сидело, обхватив мальчика паучьим множеством тонких рук, сгорбленное существо и старательно обцеловывало его темя, щеки, губы.

Гриша застыл в ужасе, рассмотрев лицо твари. Приблизился запыхавшийся Витя, положил брату ладонь на плечо.

– Спокойно, Гриня, спокойно!

У мерзкой твари, похитившей ребенка, было лицо Леры, бессмыслица зияла в ее глазах.

– Это не она, – шептал Витя над ухом, – это ее… осадок. Что-то, что она потеряла при жизни. Берем Макса осторожно. Одно резкое движение – и она очнется. Здесь очень опасны гнев, ярость, грубая сила – то, что напоминает им о жизни. Лера в сумке, наверное, сопротивлялась, дралась за Макса и «расплескала» себя, напитала эту тварь силами. Нужно действовать тихо, спокойно, даже с нежностью. Это их парализует.