Катя бросилась к розетке. Вызвав сполох искр, рванула провод. На мгновение жужжание мотора прекратилось.

– Пожалуйста, пусть он будет жив! Пожалуйста… – взмолилась Катя.

Но какой-то частью сознания она понимала несколько вещей.

Во-первых, ее ребенок уже не будет жив. Никогда.

Во-вторых – то, что происходит сейчас и происходило в последние дни, кроме как безумием не назовешь. Но почему-то до сих пор все происходящее казалось ей естественным.

В-третьих, даже после того, как ток перестал поступать, ничего еще не прекратилось… Ничегошеньки.

Соглашаясь, машинка забурчала. Игнорируя отсутствие электричества, возобновился режим интенсивной стирки. Обратный отсчет на электронном табло показывал восемьдесят минут.

Катя упала на колени, разбивая кулаки о стекло. Не помог и молоток из ящика с Сашиными инструментами.

– Женя, Женечка! Не надо! Я прошу. Он же…. Он же маленький, – молила Катя своего стирального идола.

Детское личико превратилось в обмякшую пластилиновую маску. Катя рыдала. В голове набатом гремело: «он же маленький» и «что я скажу Саше?».

Словно прочтя мысли, стиралка ободряюще загудела. В звуке вдруг не стало ничего механического. Возможно, так напело бы мотив песни какое-нибудь инопланетное существо.

– Пожалуйста! – Как в миску, Катя ткнулась лицом в изогнутое стекло и завизжала. Женечкин глаз лопнул. Содержимое смешалось с водой, окрасив ее в розовый.

Машинка жужжала. Так учитель вздыхает, глядя на ученика, умоляющего простить и не говорить родителям о шалости.

Я могу все исправить, девочка. Только я знаю, как это сделать.

Катя не была уверена, правда ли сквозь шум доносятся слова, но тем не менее ответила.

– Сделай! Сделай! Умоляю тебя, сделай!

Но ты должна сказать. Что именно ты хочешь, чтобы было сделано?

Катя не понимала.