Более вероятно, продолжал Гардинг, что великий визирь использует другие предлоги и возможности для их устранения; в этом случае дипломатическое представительство будет бессильно и не сможет вмешаться. Посланник никак не может «давать какие-либо обязательства относительно того, что могло бы предпринять британское правительство в случае, если шах призовет на помощь русских для подавления восстаний против антинациональной политики». У него были собственные соображения по этому вопросу. Если бы русские вторглись в Персию под предлогом восстановления порядка, Британия сумела бы скооперироваться с Россией и сделать то же самое в другой части Персии. Возможно, тогда удалось бы «нейтрализовать наиболее опасные последствия этой интервенции». Однако лорд Лансдаун «не одобрил бы изложение им подобного мнения персидскому министру, а тем более частному лицу без определенной власти». Он повторил, что не может одобрить «никакого насилия или выступлений против законной власти». На этих условиях Гардинг готов был сотрудничать с движением духовенства. Он даже предложил небольшие суммы денег, чтобы «побудить людей протестовать вместе с национальной партией в законном порядке, но ни в коем случае не в форме революционных выступлений». Поскольку Гардинг знал, что русский заем – дело уже решенное, он понимал, что никакие действия духовенства не смогут на него повлиять. Беспорядки оказались бы на руку только противникам независимости Персии.

Шаг за шагом, постепенно ковался тайный союз между британской дипломатической миссией и клерикальным руководством, ковался в Тегеране, Исфахане и других местах. Гардинг не сомневался в ценности того, что удавалось получить в обмен на небольшие выплаты, которые время от времени производила дипломатическая миссия. В случае со вторым русским займом протест духовенства прозвучал слишком поздно. Но Гардинг полагал, что «предупреждения духовенства против предоставления России новых концессий вполне могут оказаться эффективными. Я считаю желательным, имея в виду эту цель, поддерживать отношения, которые мне удалось с ними установить, до некоторой степени контролировать их действия, держать их, по мере возможности, в разумных и безопасных рамках». Гардинг признавал, что среди них найдется «очень мало лидеров, чье религиозное рвение помешает им брать взятки», однако взятые на себя в настоящее время определенные обязательства могли помешать духовенству изменить свою позицию в будущем, не рискуя потерять престиж.

Слова Гардинга о ненасильственных методах оппозиции были настоящим ханжеством. Его агенты докладывали о нарастающем напряжении накануне отъезда шаха в Европу. Везде говорили о демонстрациях и беспорядках. Член русской дипломатической миссии посоветовал одному французскому торговцу закрыть свою лавку после отъезда шаха, «поскольку будут беспорядки, а Тегеран станет новым Китаем». В присутствии личного секретаря Амина ос-Солтана некий мулла проповедовал «против продажи страны» России «и заявлял, что шаху по приезде из Европы не будет позволено вернуться в свои владения, пока он не подпишет обещания «не брать больше займов у России и не предоставлять русским концессий». Он припомнил, как двадцать девять лет назад Насреддин-шаха вынудили снять с поста великого визиря. С его наследником народ будет столь же тверд. «Правительство, без сомнения, полагалось на казачью бригаду, – продолжал мулла, – но она состояла в основном из персов и мусульман, и стоило духовенству напомнить им о долге перед верой, как они развернулись и перебили своих русских офицеров».