— А ведь ты скоро поедешь домой, Грегор, к матери? Да? Вас распускают? — вдруг проговорила она торопливо (казалось, эти слова нечаянно вырвались у нее) и снова рассмеялась.

То ли детские и вместе с тем странные вопросы Кристль озадачили его, то ли этот беспечный смех показался ему деланным, но Григоре был встревожен. Он взял ее лицо в ладони и повернул к полоске света, струившегося сверху. И увидел близко-близко ее большие глаза. Они были неожиданно печальны и противоречили тому заразительному молодому веселью, которым всегда веяло от неё. Нет! Эти глаза не могли только что смеяться. Нет, не могли смеяться…

— Что с тобою, Кристль? — удивленно спросил он.

— Оставь меня, — попросила она, словно ее уличили в чем-то дурном.

— Ты должна мне все сказать, Кристль, — прозвучал его строгий голос.

Девушка молчала, не решаясь говорить.

— Отчего ты молчишь?

— Понимаешь, Грегор, — прошептала она наконец, — тут нет ничего особенного, конечно… Просто… мама… — Она не смогла сдержать слезы и уткнулась ему лицом в плечо.

Потом, совладав с собой, она медленно и тихо заговорила, словно боясь рассердить, оттолкнуть любимого.

— Ты ведь знаешь, я была помолвлена с ним, — сказала она. — Мама говорила, что любовь придет со временем, что вообще она не так уж нужна девушке из хорошей семьи. Мама дала мне понять, что помолвка в конце концов просто церемония, ни к чему не обязывающая. Мама и во время войны оставалась дамой высшего общества. Горожанка, женщина свободных взглядов… Ведь Данциг — морской порт. Она следила за модой, принимала гостей, ездила на балы. Жена морского офицера… Ведь ты же видел ее! А тогда она была еще красивей. О, какая у меня была красивая мама! Отец вернулся однажды из рейса и, узнав о маминых намерениях, сказал, что этот молодой офицер тоже выходит в море защищать фюрера и Германию. Отец был дома недолго, корабль его должен был отплыть на другой день. И вот — я стала невестой…

Торопливо проговорив все это, словно желая скорее избавиться от своих воспоминаний, девушка глубоко вздохнула.

— …Потом я редко о нем вспоминала. И мама как будто совсем позабыла, что я помолвлена. Пока шла война…

Лунный свет проникал к ним сквозь трепещущую завесу виноградных листьев.

Лицо Кристль в этом призрачном свете стало задумчивым, казалось, оно тихо плывет в таинственной тишине ночи. Порою девушка подымала печальный взгляд туда, откуда лился свет, словно ждала оттуда утешения.

— Мама хотела, чтобы я оставалась его невестой — жив он или погиб… — вечной невестой… — еле слышным шепотом продолжала Кристль после долгого молчания. — Она стала подозрительно следить за мной. Не смей глядеть на мужчин, поклянись в верности ТОМУ! И когда! После войны. Да еще после поражения. Другая на ее месте не смела бы голову поднять, а она, напротив: раньше почти не разговаривала с людьми из простонародья, даже с городскими. Что тут говорить — жена морского офицера! Теперь она ходит по селу, беседует с крестьянками, говорит им, что война не кончена, что наши вернутся. Весь день ходит она, не зная усталости. Начала заниматься политикой, посещать кирху, верить каким-то своим приметам… О господи!