— Никакой ты не Костя. Костя дома спит. Ступай отсюда!

— Негодяй ты! Трус! — гневно закричал Савиди. — Открой сейчас же!

— А ну пошел отсюда! — Человек за дверью матерно выругался.

— Сей-час же пус-ти! — бился плечом о темную дверь и кричал Савиди. — Открой, негодяй, а не то разломаю дверь, докажу, что я Савиди.

Внутри вдруг стукнули в дверь чем-то железным, и испуганный голос хозяина отрубил:

— Уйди! Пристрелю!

Костя сразу как-то обмяк от этого вскрика. Его охватила усталость, и обида судорогой сжала горло.

— Эх, ты! — горько сказал он тому, за дверью, и снова нырнул в пучину морозного, снежного урагана.

Ползком пробираясь через двор, он внезапно уткнулся в бревенчатый сруб, от которого пахло навозом. Он понял, что это хлев, и обрадовался: животные не пожалеют человеку места и немного тепла. Но на дверях и здесь нащупал Костя огромный замок, а крыша была из железа. Нет, пробраться в эту крепость не было никакой возможности обессиленному человеку. Окоченевшими руками шаря в снежной мгле по углам и стенкам пристроек, он наткнулся на чей-то штакетник и собрался перелезть через него, как вдруг, как будто бы из-под земли, вырвался ему навстречу злобный лай собаки, и, пробивая свист бурана, завизжала стальная цепь. Савиди отшатнулся и свалился в сугроб. Он лежал, уткнувшись лицом в заскорузлые рукавицы, и обессиленно плакал. Его душила злая, горькая обида, и эта обида вдруг сковала его полным безразличием ко всему, что не было причиной этой обиды… Где-то, как далекий сон, мелькнула мысль о Варе, еще о чем-то добром, хорошем, и тотчас отстранилась другой, четкой и ясной мыслью — мыслью о мести. И он, который никогда и никому не мстил, решился отомстить.

«Раз собака кинулась с той стороны штакетника, значит, там дворы, — сообразил Костя, — а улица по эту сторону. Выходит, я — на улице. Ладно…» Штакетник ставили вдоль улицы, между фасадами. Он поднялся и, шаря рукой по верхушкам штакетин, двинулся вдоль забора. Скоро он ткнулся в угол кирпичного дома. Он не знал, чей это дом, кажется, там жил хозяин с ружьем, а может быть, и не он, — Косте это было теперь безразлично. Двигаясь по-над стеной, приваленной сугробами, он головой задел за доску ставня и остановился. Теперь было нужно собраться с силами.

Холода он уже не чувствовал, а чувствовал странную, тяжкую вялость во всем своем теле. Сунув рукавицу меж колен, он вытащил одеревеневшую руку и принялся кусать ее. Рука немного оживела. И вдруг в расщелине ставня он увидел красноватый свет керосиновой лампы. Но спят там или не спят, было уже нее равно для Савиди. Если спят, он их разбудит. Он собрал остатки сил и, ударяя кулаком в дребезжащую ставню, крикнул хриплым, отчаянным голосом: