Восьмой уж час набегал, пока Антон управился. Завел, поставил на малые обороты — пусть прогревается — и подался за путевкой.

В диспетчерской до хрена народу. Дым — топор вешай, и галдеж как на базаре, зато тепло: не только отогреешься, взопреешь в очереди. Антон приткнулся у самых дверей, стоит, слушает треп шоферов:

— Чехам продули? Продули… Нет, зря Майорова в сборную не взяли. Тот бы на одном коньке сыграл. А без него и у Старшинова не клеится.

— Защита у нас тоже хлябает…

— Молодежью надо старичков разбавлять.

— Смотря какой молодежью…

Из тесного угла дребезжал голосишко Васьки Костылева:

— Ну, ладно, думаю! На другой день обратно через ту же площадь еду. А сам рукавицу солидолом намазал, не пожалел солидольчику. Гляжу: опять народу тьма. Сигналю, сигналю — как бараны, блин! Прям, блин, под колесы лезут. Сбросил я газ, высунулся да кэээк одного смажу по роже рукавицей солидоловой, кээк смажу второго…

Вокруг загоготали:

— Го-го-го!!

— Только что ты думаешь? С тех пор подъезжаешь к той площади — народ как ветром сдувает…

— А номер твой не записали, Вась?

— А я его грязью залепил…

— Ну как, Леха, аккумуляторы достал?

— Спрашиваешь…

— Где ж эт ты?

— Раздавил с механиком знакомым две «блондинки» — и будь здоров!

— Галчонок! Мне бы куда-нибудь под экскаватор. И рейсы подлинней… — Это Гаврюшин басил, загородивши плечами чуть не половину стеклянной переборки.

— Хватит, Гаврюшин! — режет ему по радио Галина, диспетчерша, — Ты уже две недели под экскаватором работал. На торгбазу поедешь.

— Побойся бога, Галчонок! — А Галчонок этот на бочку больше похож. — Анька же моя в родильном. Придет с наследником: вынь да положь им усиленное питание…