— Какая еще смерть? — насторожился Анисим. — О чем это вы говорите?

— А он ведь в больнице лежал. Живот ему резали, — спокойно сказал Удочкин. — И мало ли что могли вырезать… Это только так считается, что люди в больницы лечиться ложатся. Помирать они туда ложатся по большей части. С комфортом, чтоб вокруг — светила в белых халатах. Но твой, слава богу, выжил, и — многие ему лета!

— У него язву вырезали, — хмуро сказал Анисим. — Говорите, что вам от меня надо?

— Чтобы ты мне забор поставить помог. Столбы вот надо перетаскать и в землю врыть. Не можешь ты отказать старику. И по-быстрому.

— Врете вы все, — сказал Анисим. — Ни о чем вы с отцом не договорились.

Удочкин нисколько не смутился. Усмехнувшись, дернул толстой щекой, словно сгоняя с нее невидимую муху.

В сарайчик с дачи Димовых донеслись неожиданные и быстрые звуки рояля.

— Вот, — с непонятным для Анисима удовлетворением в голосе произнес Удочкин. — Играет! — И опять дернул толстой щекой, на этот раз зло.

Бабка Устя играла свой любимый старинный вальс. Вальсу полагалось быть легким, плавным, но звуки рождались под худыми пальцами бабки Усти напористыми и гневными. Слушая ее игру, никак нельзя было подумать, что за роялем сидит иссушенная временем старуха.

— Вот! — повторил Удочкин. — Участок зарос. Бурьян, осинник. Лопухи. А она — играет. Э-э-эх!

На Анисима снова пахнуло сладковатым водочным перегаром — теплым духом тленья, словно смерть уже поселилась где-то в глубинах крепкого тела Удочкина и начала свою невидимую работу. Запах водочного перегара всегда казался Анисиму запахом тленья, и ему становилось тоскливо.

— Земля по рукам человеческим изболелась, а тут — тра-ля-ля! — Удочкин хмелел на глазах. Видно, он выпил сразу много, и выпитое теперь стало забирать его.

Победные звуки рояля разносились по всему залитому веселым летним солнцем дачному поселку. Но все равно в бабкиной игре было нечто такое же щемящее и беззащитное, как и в ночном пении отца. Наверное, потому, что она тоже играла для себя и была в эти минуты совсем одна, с глазу на глаз со своим грозным, ушедшим в легенды прошлым. Она не просто играла, она трудно и неистово пробивалась куда-то назад, к самой себе, к тому времени, когда она была полна сил и будущее казалось ей прекрасным… Всякий раз, когда Анисим слушал бабкину игру, ему представлялась упрямая, взъерошенная птица, снова и снова бросающаяся грудью на прутья клетки. А Удочкин, вслушиваясь в звуки рояля, все дергал толстой щекой, сжав на коленях круглые, как булыжники, желтые кулаки.

— Мне этот клочок земли паршивый в душу въелся. — Он посмотрел на Анисима тоскующими глазами. — Не понять тебе! Нужен он мне — и все! И вовсе я не вру. Мы с твоим отцом даже по кружке пива за сговор выпили. А водки он пить не стал, я, говорит, с утра не пью. Ну, да это и так известно… Помоги, Анисим! Мы — мигом! Ямы я уже выдолбил и лопухом прикрыл до поры. Только столбы перетаскать… Вот те крест, столковались мы!