Еще утром Димов и не подозревал о существовании этого Пастухова, а теперь ему вместе с судьей и вторым заседателем надо было решать, как Пастухову жить дальше: отправляться домой или ехать совсем в другое место на несколько лет. Пастухов был, так сказать, судейским дебютом Димова. Но власть над будущим и всею жизнью этого блаженного в потрепанном пиджаке на худом теле оказалась для Димова неожиданно тягостной. И Пастухов, кажется, странным образом чувствовал это: когда, оторвавшись от созерцания теней и солнечных бликов на окнах, он поворачивался к судьям, в его покорном взгляде, обращенном к Димову, мелькала вовсе уж непонятная снисходительность.

Димову было жарко в плотном шерстяном костюме, галстук сдавливал шею. Руки были неприятно влажными.

Все шло своим чередом, по заведенному порядку. Судья объявил о начале судебного заседания, отправил свидетелей в коридор, а теперь громко и монотонно-размеренно читал обвинительное заключение, в котором рассказывалось о том, что в таком-то году, такого-то месяца, такого-то дня Пастухов Михаил Николаевич, работавший полотером в ателье бытового обслуживания, проделав по наряду работу в музыкальном училище, взял в кабинете директора часы, стоявшие на камине (тоже, очевидно, давно бездействовавшем), и вынес их в рабочей сумке.

Судья Чудинов был молод, лет тридцати. Димов со своего места, скосив глаза влево, мог видеть рядом с собой его маленькое розовое ухо, тщательно выбритую щеку и белую полоску нейлоновой рубахи над синим воротником пиджака. От судьи сладко пахло «Шипром» и молодым здоровым телом. Голос его звучал внятно, громко, но с будничной монотонностью. И это удивляло Димова так же, как и беззаботный, отсутствующий вид подсудимого. Впрочем, и все остальные в зале воспринимали происходящее как нечто обычное и заурядное. Пожилой милиционер-конвойный, стоявший рядом с подсудимым, толстый, в насунутой глубоко на голову жаркой суконной фуражке, время от времени вытирал пот с лица большим платком и думал о чем-то своем. Второй конвойный сидел в первом ряду, удобно откинувшись на спинку скамьи, расставив длинные ноги с острыми коленями и костлявыми щиколотками в дешевых узорных носках. Он сонно смотрел на судью и, казалось, не столько слушал, что тот читает, сколько просто бездумно следил, как у судьи шевелятся губы. Жарко и скучно бедняге, подумал Димов, наверное, на своем веку он и не такого наслушался. Что ему кража испорченных часов?

Адвокат, величественный, крупный старик в накрахмаленном старомодном воротничке, обосновался за своим столиком у подножия судейского помоста капитально: вытащил из большого потертого портфеля стопку чистой бумаги, большой блокнот, несколько шариковых ручек, две какие-то книги в казенных коричневых переплетах в все это разложил аккуратно, очевидно, в соответствии с установленным для себя раз и навсегда порядком.