— Тогда что же ты имеешь против меня? Почему же ты не хочешь жить со мной?

— Я ничего против тебя не имею, кроме того, что ты — это ты, а я — это я, и что нам нужны от жизни такие разные вещи, что мы, вероятно, не сможем добиться их, живя вместе. Если я все время живу твоей жизнью, я чувствую себя несчастным и униженным. А ты была бы в той же степени несчастна, если бы пыталась жить так, как я хочу.

— Если ты так обо мне думаешь, зачем же ты на мне женился?

— Маргарет, это вопрос, который люди в нашем теперешнем несчастливом положении всегда могут задать, да обычно и задают. Разве я не мог бы с таким же успехом спросить это у тебя? И не лучше ли для каждого из нас пойти спокойно и чинно своим путем, вместо того, чтобы окончательно принести в жертву кого-нибудь из нас, как это так часто случается в браках. В конце концов, все-таки это не то, что было бы, если бы нам пришлось считаться с детьми.

— Да, — сказала Маргарет горько, — здесь ты постарался обезопасить себя.

— И ты тоже, — ответил он мягко. — Ведь мы неизбежно пришли бы к такому моменту, и тогда в самом деле было бы тяжко, если бы нам пришлось продолжать жить в ложном браке ради детей, особенно потому, что такие дети неизменно бывают несчастны. Кроме того, ты согласилась со мной, что мы не можем взять на себя ответственность рождать детей для такого общества, как это, явно идущего к гибели. Следующая война будет адом.

— Может быть, никакой войны не будет.

— Она неизбежна в той или другой форме, даже если это будет война людей против их собственных машин.

Они помолчали немного, и затем Тони сказал:

— Может быть, мы были не правы, может быть, я был не прав. Может быть, брак без детей всегда ошибка. Не знаю. Я знаю, что у меня после войны появилось глубокое отвращение к тому, чтобы иметь детей. Я думаю о многих «может быть». Может быть, наш брак никогда и не был по-настоящему браком. Может быть, люди вроде меня, «обломки после кораблекрушения» годов войны, не способны вести спокойную жизнь с женщиной. Может быть, в нашем собственном случае мы — жертвы сексуальных предрассудков, и нам надо было стать любовниками, когда мы были вместе в Париже, а затем расстаться. Может быть, в наших тогдашних отношениях осталось что-то незаполненное, и это привело нас снова друг к другу и повело к тому, что мы сделали договор на всю жизнь из того, что должно было бы быть лишь трехмесячной идиллией.

— Ты говоришь сейчас довольно ясно, что, по-твоему, тебе вовсе и не следовало бы жениться на мне?

— Нет, нет! Нет никакой другой женщины, по крайней мере, среди живых, на которой бы я больше хотел жениться. Но мне так грустно, грустно, грустно.