— О, вы предубеждены, — сказал Уотертон.

— Не думаю, — возразил Тони. — Я только стараюсь разглядеть, что здесь реально, вместо любования консервированными романтическими историями о шейхах. Одно из доказательств моей искренности заключается в том, что до своего приезда сюда я был всячески против пребывания здесь французов, а теперь я за них: как ужасно бы мы питались, если бы нам пришлось полагаться только на кус-кус[185]. Признаюсь вам, что одна из моих маленьких слабостей получила удовлетворение от открытия того, какой вред принесла еще одна спиритуальная религия, но и здесь я привожу в свидетели вас — это вы указывали, что, чем фанатичнее были наши разные драгоманы в своем педантичном выполнении правил Рамазана, тем бесчестнее они оказывались, тем меньше заслуживали доверия.

— О милый Тони, нельзя судить о каком-нибудь народе по случайным лакеям иностранных путешественников, хотя их и приходится считать сливками страны.

— Нет. Я не судил бы об Италии по неаполитанским извозчикам, которые всегда снимают шляпу перед Пресвятой Девой и никогда не забудут вас ограбить, чтобы чем-нибудь возместить эту духовную гимнастику. Но, черт подери, кто это предупреждал меня следить за вещами в оба, когда мы посетили бедуинских номадов?

— Знаете, мне жаль, что вы такого низкого мнения об арабах, хотя здесь чистых арабов немного, они все более или менее смешаны с берберами и неграми.

— Я не могу критиковать женщин, потому что мы ни с одной не говорили. Но я сказал уже все, что мог сказать дурного. Я чрезвычайно наслаждался путешествием, и оно выбило у меня из головы некоторые предрассудки и слегка поободрало кору с моего невежества. С одной стороны, эта страна показала мне, насколько искусственно богатство Европы и как безумны все эти газетные проекты сделать весь мир богатым.

— Вам следовало бы быть последним из тех, кто упрекает их в бедности, — сказал Уотертон.

— Я их не упрекаю, я их хвалю! Я считаю философами жителей Тозера, которые три недели занимаются спариванием финиковых пальм, а затем размышляют весь остаток года и даже нанимают номадов для тяжелой работы собирания фиников. Они могли бы сказать с большим правом, чем старый Джонсон: «Сэр, мы в Тозере — философы и заставляем работать за нас этих бирмингемских болванов», потому что, клянусь, больше половины товаров в лавках — французский браммаджем[186].

— Ну, ну, — запротестовал Уотертон, — мы видели кое-какие очаровательные старинные шелка.

— Старинные, — сказал Тони кратко. — Новые товары все плохи и по качеству и по цвету. Джерба была единственным местом, где делают что-то интересное. И вы заметьте, что драгоценности, которые вам так понравились, — деградировавшие византийские, а глиняные горшки — я в таком волнении глядел, как горшечник их делал, — были чисто римские.