«Противник не имеет ни минуты отдыха. Это результат наших беспрерывных атак. Продолжать, продолжать», — думал Фрунзе.

С востока рванул резкий холодный ветер, ударил в лицо.

— И это называется порогом теплого Крыма!

— Местные говорят, что таких холодов не помнят! — в ответ прокричал адъютант.

Как же должно быть тяжело на голой земле в открытой степи бойцам на той стороне Сиваша, и к каким грозным последствиям может привести этот бесконечный, насквозь пронизывающий ветер, минуту за минутой, день и ночь вытягивающий из человека тепло, изматывающий силы…

— Возьмите влево, — попросил командующий.

И Гусев и адъютант поняли, что Фрунзе все-таки волнуется. Повернув к хуторам, надеется обнаружить стрелков из резерва, идущих к валу, — знак того, что приказ быстро выполняется.

Кажется, ничего больше не нужно на свете, лишь бы увидеть, почувствовать войска в неослабевающем порыве…

Автомобиль повернул на проселок и скоро наткнулся на какие-то строения и стожки. Видимо, то был хутор, не обозначенный на карте. И кажется, кругом — пустота, ни души. Мрак и холод. Но что это за тени? Будто движутся… С трепетной радостью забилось сердце. Фрунзе уловил в темноте присутствие множества людей. Должно быть, бойцам запрещено разводить огни, даже курить приказано, тщательно укрываясь.

Въехали на хутор — тесно от людей, сдержанный говор. Озябшие бойцы прыгали на месте, старались согреться. Автомобиль окружили, на фоне звездного неба показались силуэты буденовок. Подбежали командиры. Фрунзе ощутил теплое дыхание людской массы. Среди бойцов он чувствовал себя, как птица в воздухе, легко и естественно.

— Есть ли кто из Иванова, из Шуи? А ну-ка откликнитесь, земляки!

Послышался белорусский говор:

— А с Быхава Старага, часом, не земляки?

Услышал и ярославское словцо «родимый». Откликнулись и ивановские, и шуйские. Тронул душу знакомый напев речи. В темноте раздавались сипловатые голоса: «А скоро ли выступать? Правда ли, что подошли к самому валу? Что еще бросок — и взято? А дальше там — легче пойдет? Скорее бы покончить с этой сволочью!» Настроение у бойцов было приподнятое, слегка торжественное. Проникаясь их настроением, порывисто встал в автомобиле и отвечал, что да, еще бросок и — взято! Полки, перешедшие Сиваш, уже скоро сутки дерутся в самом Крыму, и если отсюда как следует нажать, то Врангель непременно побежит, и тогда уже только кавалерия его догонит.

— Если вы прорветесь, он побежит! За это я ручаюсь!

— Прорвемся! Штыками переколем гадов!

Двинулись дальше во мглу. Через две версты натолкнулись на полки, шедшие тоже на Перекоп. То двигалась к полю боя Латышская дивизия — приказ о подготовке ночного штурма выполнялся быстро и точно… Фрунзе на минуту закрыл глаза от ветра. Замелькали обрывки картин. День промчался, но был он как век. Мелькали лица командиров и начальников дивизий, полоски колонн в степи, раскатывались клубы дыма, то ли видел, то ли слышал: на Литовском политрук из Пятнадцатой дивизии, раненый, отодрал закровавленный лоскут от рубахи, поднял на штыке и — в атаку.