После операции Наташа еще почти год лежала в клинике под надзором врачей. Платон только раз в месяц ухитрялся вырываться из Сосенки к ней. Наталка понимала, что при его работе приехать не так-то легко, поэтому искренне ценила часы их встреч.

За свою не такую уж длинную жизнь Наталка привыкла к больницам, клиникам и относительно спокойно переносила необходимость жить в этих белых палатах, быть отрезанной от мира, от его радостей и хлопот. К тому же ей посчастливилось: ассистентом профессора Крещенко во время операции был Давид Сокальский — молодой кандидат медицинских наук. Черночубый, энергичный, он нравился Наталке влюбленностью в свою работу. С ним было весело. Наталка учила его английскому языку, у них сложились хорошие товарищеские отношения. Давид даже рассказывал Наташе о своих холостяцких приключениях. Это, правда, Наталку немного обижало.

Первый раз, когда Давид пришел осматривать ее, Наталка натянула одеяло до самой шеи и потребовала, чтобы он немедленно оставил палату. Давид усмехнулся, решительно снял одеяло:

— Коники дома будешь выкидывать, Нарбутова.

Придвинув стул, взял стетоскоп и расстегнул на ее груди пижаму. Наталка закрыла глаза, ей стало не по себе: лежит перед ним почти голая. Давид выслушал ее, потом долго простукивал тонкими сильными пальцами.

— Наталочка, не стыдись, ты для меня просто пациентка.

…Наталка после операции начала быстро полнеть и каждый раз, когда приезжал Платон, жаловалась:

— Уже ничего не могу натянуть на себя, — и бесстыдно, как почему-то казалось Платону, расстегивала халат.

Кровь стучала в висках Платона, но он не решался сжать в объятиях это жаждущее тело, отводил взгляд в сторону:

— Да, Наташа, ты поправилась.

Всегда Платон приезжал к Наталке утренним поездом, а в Сосенку возвращался вечерним. На этот раз она его не отпустила:

— Переночуешь здесь, у меня…

Платон остался. Ловил себя только на том, что за эти годы он уже отвык от нее.

Утром, когда она вернулась из ванной в палату, там уже сидел Давид. Наталке было стыдно, что он видел ее смятые простыни, лифчик на подушке. Однако Давиду будто все было безразличным. Он выслушал ее, посчитал пульс.

— Многовато, — констатировал сухо.

— Возможно, — вспыхнула Наталка. — Здесь был мой муж.

Давид не обратил никакого внимания на ее тон:

— Это не дом свиданий.

И вдруг Наталка заплакала. Заплакала от злости, от стыда, от собственного бессилия.

Давид дал ей бром, уложил в кровать.