— На нас смотрят, — предупредил я его. — Не устраивай сцен, потом все будут говорить об этом.

— Его коробило, что я купил шубу.

— Ну о чем тут говорить. — И мы отошли в сторону. Женщина, которую незадолго перед этим свели вниз, истошно кричит. Лес впитывает этот вопль и несколько раз повторяет сдавленным, возвращающимся эхом. — Ты можешь сейчас вспомнить все?

— Некоторые привозили целыми возами, — дергал он меня за плечо. — А я купил шубу для Марии. Я в самом деле купил эту шубу, оставшуюся в уничтоженном гетто, мне ее просто всучили. Он говорил тогда, что я не должен был этого делать…

Женщина внизу наконец успокоилась, но еще всхлипывала, сейчас ее втащат наверх.

— Думаешь, это так важно?

— Что?

— Если бы я не купил эту шубу?

— Нет. Это совсем неважно. Просто вы не нашли общего языка. Ему не правилось все, что ты делал…

— Они позаботились об этом!

— Слушай, — говорю я спокойно, пытаясь отвлечь от него внимание стоящих над ямой людей. — Мы, наверное, много выпили.

— Я пойду к ним, — говорит он. — Не мешай, я должен им теперь все сказать. Я должен им сам все сказать!

— Что?

— Они не имели права втягивать его в это дело.

— Успокойся.

— Он не подходил для этого, понимаешь? Может, им не хватало своих людей, вот и решили его втянуть?

— Он знал, что делал. Ты не имеешь права говорить о нем плохо. Здесь не место его судить…

— Всюду я могу его судить…

Он выпил лишнее. Я замечаю, что люди, стоящие неподалеку, внимательно, не без враждебности наблюдают за ним. Время от времени они тихо переговариваются, и ясно, что говорят о нас.

У нас перед глазами светлые растрепанные пряди волос. Самый молодой, говорят, был светловолос, а по волосам можно опознать. В карманах ничего не нашли. Рылись в карманах, прощупывали подкладку пальцами в грязных резиновых перчатках. Может, кто опознает по пуговицам? Нельзя опознавать по пуговицам! Конечно, это тот, самый юный из группы.