Когда Сергей снова приехал, Мария побледнела и выбежала в другую комнату. Не помню, что я тогда ему сказал. Мы пошли в ресторан. Домой я вернулся поздно. Мария молчала.
И сегодня — через полгода — мы тоже сидим в ресторане. Я говорю Сергею:
— Марии нездоровится. Знаешь, работа, дом… Устает она.
Сергей замолкает. И становится еще слышнее, как подвыпивший пианист сильными пальцами отстукивает чечетку.
Но Сергей не может долго молчать. Он смотрит на меня выцветшими глазами, трет ладонью влажный висок и спрашивает:
— Ты ведь помнишь, Федя, тот день?
— Тот или другой, какая разница? Их было тысяча с гаком…
— Тысяча… К черту тысячу, я говорю о том дне. — Сергей вдруг грохает кулаком по столу, рюмки опрокидываются, водка разливается по скатерти, а он, склонившись, сдавленным голосом выкрикивает мне в лицо:
— Зачем ты меня спас? Кто я такой? Мешок, набитый салом и мясом? Ты знаешь, как я живу? Если б ребята, что шли вместе с нами в атаку, знали, они плюнули б мне в рожу. Их скосили пулеметы, скосили… А ты? Почему ты не скажешь, кто я в самом деле? Мария твоя права. И хорошо, что я ей все рассказал. Пускай она презирает меня, пускай плюет…
Лицо Сергея багровеет, даже капли пота на нем кажутся красными.
— Замолчи. Сколько можно говорить? — Теперь уже я наливаю рюмки, чокаюсь и говорю: — Пей!
А в ресторане играет музыка. Терпеть не могу ресторанов за то, что какой-то дурак придумал для них чечетку на клавишах.
Домой я возвращаюсь под вечер, посадив Сергея в автобус, который будет его трясти двести километров.
У ворот меня встречает Шарик. Он скупо ластится. Скупо, потому что никогда и ни перед кем не ползал на брюхе. Честный дворняга, переполненный чувством собственного достоинства, наш Шарик презирает всяческое холуйство, а заодно и раскормленных, изнеженных комнатных собачек.
Так же, как я, Шарик не любит долгих разговоров. Не говори длинно, жизнь коротка. А Шарик знает, что такое ветер и мороз, что такое жизнь.
Вот и сейчас он только взглядом спрашивает: «Ну как дела, старина? Кажется, что-то не того?..» — «Нет, друг, все в порядке», — отвечаю я и отдаю Шарику кусок хлеба и кости, которые захватил для него из ресторана. Шарик не спешит взяться за еду, он сочувственно смотрит мне вслед, и его преданное сердце незаметно берет на себя часть тяжести, что давит мне грудь. И я уже легко переступаю порог дома, где меня ждет веселая Оля, родившаяся после войны, и молчаливая Мария.