Порой впечатление от прочитанного наполняло ее таким волнением, что она должна была с кем-нибудь поделиться. Для этого служили обеденные перерывы, когда работницы рассаживались кучками возле столов, уплетая бутерброды с горячим чаем. Уловив минуту, Евдокия Филипповна начинала рассказывать прочитанное в книге. Иной раз она не успевала кончить, тогда самая молодая в их бригаде, веселая болтушка Наталка объявляла: «Вторая серия завтра в двенадцать часов…» И на следующий день Евдокию Филипповну уже торопили: «Ну и что ж она сделала после этого?» Чем длиннее была история, тем она казалась слушателям интереснее. Если Евдокия Филипповна не успевала закончить и на второй день, то терпеливо ждали и «третьей серии». А уже потом дружно осуждали обидчиков и радовались, что жизнь дала хорошим людям все, чего они хотели.
В эти минуты Евдокия Филипповна чувствовала себя счастливой. Находила единомышленников, с которыми щедро делилась найденным сокровищем.
Так было, пока в мастерской не появилась новая работница, которая с первого дня обратила на себя внимание тем, что с каким-то странным неистовством ее зеленоватые глаза словно впивались в шитье. Казалось, она ненавидела раскроенное платье, и если не могла острыми ногтями разорвать ткань в клочья, то подставляла ее под удары иголки, шепча накрашенными губами: «Так тебе и надо…»
Была она молодой, около тридцати, звали Вероникой. Это имя показалось Евдокии Филипповне очень красивым, ей даже немного завидно стало, потому что собственное имя, на ее взгляд, было обыденное, серое. И сама Вероника — красивая, зеленоглазая — вызывала симпатию. Евдокия Филипповна защищала новенькую от тех, кто в ее хмурой молчаливости видел высокомерие; у самой же Евдокии Филипповны суровая замкнутость Вероники вызывала робкое уважение.
Но ее робость усилилась, когда во время очередного рассказа о новой только что прочитанной книжке она перехватила мгновенный взгляд Вероники, которая сидела с отчужденным лицом, вперив глаза в пол. Евдокия Филипповна запнулась, зябко передернула плечами, но нашла в себе силы довести рассказ до конца, а выслушав все те же сердобольные суждения своих товарок, и совсем успокоилась.
И все-таки некоторое время молчала, замкнулась, хоть ей очень хотелось сказать, что в руки попала новая чудесная книга. Сама себе пересказывала, идя домой, отдельные эпизоды, все больше убеждая себя, что такая история тронет любого — даже зеленоглазую Веронику.
Но даже решившись, она еще несколько дней откладывала беседу о книге, которой жила. Один день Вероника была очень мрачной, мрачнее, чем обычно. В другой раз, уже идя в комнату отдыха, где собирались на обед, Евдокия Филипповна заметила, что новая работница, отвернувшись к окну, тайком вытирает слезы.