И, чтоб перевести разговор, начинал рассказывать о каком-нибудь происшествии у себя в институте или о смешной привычке своего коллеги, который каждое утро непременно ссорился с женой, а вечером мирился. На полуслове умолкал, и неутихающая тревога в его душе вырывалась неизменным:

— А дальше что?

Сестра на миг выключилась из плена своих мыслей и забот и, взглянув на часы, воскликнула:

— Ой, сейчас будет вторая серия! Ты смотрел начало? Чудный фильм. Восемь серий, представляешь?

Дударик не успел ничего представить, потому что телевизор уже замигал своими дьявольскими вспышками. Бородатый племянник, поглядывая на растерявшегося дядю, тихонько хихикал.

Были, очевидно, какие-то вещи, волновавшие Дударика несравненно больше, чем грандиозный фильм в восьми или хотя бы даже в восемнадцати сериях. О них он, должно быть, и раздумывал, меряя ровным шагом тихую, безлюдную аллею городского парка, куда он бежал от телевизора, к которому приросли сестра и племянник. Под обрывом залегла тьма, простроченная светящимися линиями днепровских мостов. Издали мерцали бесчисленные огоньки Левобережья. Из мрака, из нутра горы выползла гусеница метропоезда и скрылась в гидропарке.

Над головой Дударика грустно шелестела листва.

Когда же кто-нибудь шел навстречу, Дударик опускал голову и старался скорее миновать его — ему неприятно было встречать равнодушные взгляды. Один из встречных, мимо которого он прошел, уже в спину, вдогонку, сказал с деланным смешком и неподдельной злостью:

— Хе-хе, не узнал? Или не хочешь узнавать?

Дударик, вздрогнув от неожиданности, обернулся. Перед ним стоял бывший однокурсник, которого все в шутку называли Кино, хотя настоящее имя его было Кондрат.

— Почему же не узнал, — промямлил Дударик. — Просто задумался…

Если бы Кондрат не окликнул, Дударик и правда его не узнал бы. Потолстел. Вдвое шире стало лицо. И какое-то обрюзгшее, желтое. Не знал, как обратиться к нему. Кондрат? А по отчеству? Ведь в те давние времена никто не знал, как кого по отчеству зовут.

— Прости. — Дударик решил обойтись без имени, если уж отчества не знает. — Понимаешь, давно не виделись, не ожидал…

Кондрат понял это по-своему.

— А я? Разве я когда-нибудь ожидал? Сорвался, полетел. И с какой высокой ступеньки!

Маленькие глаза между тяжелыми припухшими веками вглядывались в Дударика. Тот съежился, словно его насквозь пронизывал ледяной ветер. А Кондрат уже шел рядом и с той же едкой злостью, с тем же деланным смешком рассказывал, что с ним случилось. Однако выходило так, что о себе ему, собственно, нечего было сказать, а вот о лютых завистниках, об интриганах нашлись острые и ядовитые слова. Тысячи слов! Это они, гады, свиньи, подточили высокую ступеньку лестницы. Он, правда, зацепился где-то посередине, но и тут, подлюги, подгрызли планочку. Теперь его ступенька пониже. Не то, что было… А все-таки на лестнице!