Калинович ощутил боль в груди.

— Ах… Поговорка!.. Как же я забыл! Это из испанского романа. Недавно ведь и читал… Кажется, Хуана Гойтисоло?

— Возможно, — кивнул головой Мефодий Бонифатьевич. — Но это старинная поговорка. Кстати, Боккаччо на склоне лет, как будто в тысяча триста пятьдесят четвертом году, написал сатирическую поэму «Ворон». Но напечатана она была только через сто тридцать лет…

— Говорите, старинная поговорка? — углубленный в свои мысли, переспросил Калинович. — Значит, ее мог знать и Сервантес?

— Наверно, знал! — воскликнул Мефодий Бонифатьевич. — Кому-кому, а ему хищные когти дали себя знать… Поскольку вороны живут очень долго, возможно, что и сейчас еще летает тот, что кружил над головой автора «Дон-Кихота».

Пораженный Калинович даже остановился.

— Такое может быть?

— Это только предположение, — усмехнулся Мефодий Бонифатьевич. — Доброй вам ночи.

— Доброй ночи! — поклонился Калинович.

И тоже пошел домой, шепча что-то под нос.

Два въевшихся слова перестали быть загадкой.

Теперь думалось о другом. И эти глубокие раздумья повели знакомой десятилетиями дорогой. Три квартала прямо, потом направо, и серое здание на косогоре.

Увидев его, Калинович застыл на месте. Все мысли отлетели прочь, как ледяным ветром охваченные листья. Смотрел и смотрел на освещенные окна — третий этаж, четыре окна. Два — в комнате, третье — на кухне, четвертое — в ванной. И чужие люди там, где…

Вдыхал воздух маленькими глотками. Ему казалось: вдохнешь полной грудью, прижатое к ребрам сердце остановится.

С трудом переступая ногами, добрался до автобуса. Четыре остановки, и вот он стоит перед другим зданием, за ним — целый квартал девятиэтажных близнецов.

Сотни окон, моргая, разглядывают его: откуда взялся?

Соседка не спала. Выглянула из кухни.

— Как погуляли?

— Спасибо, подышал…