Не поднимал глаз. Мать с немым удивлением смотрела на все еще взлохмаченную голову и жалела, что она не может увидеть, что там внутри. Она давно уже не знала, чем на самом деле интересуется сын и способен ли он интересоваться чем бы то ни было. Все скачки… скачки… Теперь он побежит к деду, и тот расстроится. А Юра уверен, что дед заслонит его от холодного ветра. Потому что так было всегда. Ради внука готов стоять в очереди за чем-нибудь вкусненьким или толочься на кухне, изобретая какую-нибудь «фронтовую кашу». А он же больной, и старая рана дает о себе знать.

Кузьминская, сжав зубы, проглотила слезы. «Это я виновата, я виновата — и сама не заботилась о своем отце, и Юру не научила».

Разнервничалась, и это вылилось наружу взрывом злости.

— Так и побежишь? С пустыми руками. А ты подумал, что у деда, может, ни хлеба, ни масла, ни молока? Обо всем этом кто-то должен помнить! А ты вон какой вымахал, а помощи от тебя ни на грош. Одно только знаешь: «Дед, трояк на кино…» На вот деньги — и все купи по дороге. И не смей ничего выпрашивать у деда, слышишь?

Расстроенный, Юра стоял посреди комнаты. Он и правда собирался «выудить» у деда несколько рублей на подарок для Коли. Но не чувствовал себя виноватым. Наоборот — обиженным и оскорбленным. Хотелось выскочить, грохнув дверью. И сделал бы так, если бы мать бросила еще хоть одно слово упрека. Но она, отвернувшись, молчала. Юра ступил шаг к ней, потом еще шаг. Коснулся маминой руки.

— Ну чего ты, мама?..

Мать порывисто обняла его, прижалась мокрым лицом к его груди — он был выше на целую голову.

— Как же не плакать? Что будет с отцом? Что будет с нами?

Юра молчал, с тоской поглядывая на дверь.

— Иди, Юра. Поцелуй деда, скажи, что я вечером приду. Не брякай так сразу. Осторожно скажи.

Надо бы ей вместе с Юрой пойти к отцу: рассказать, объяснить. Но как выйти из дому, как пройти через двор под перекрестными взглядами соседей? Еще сильнее боялась встречи с отцом и таила в себе трусливую мыслишку: «Пускай сперва Юра скажет…» Отец издавна не любил ее мужа. Чувствовала это, хотя вслух никогда не слышала от него и слова осуждения. Вслед за мужем она привыкла относиться к отцу со снисходительным пренебрежением. Отец — человек устаревших взглядов, теперь люди живут иначе.

— Вот тебе и иначе… — вслух сказала она.

Начинался день, и надо было куда-то идти, что-то делать… «А что мне делать с собой?»

Молчаливые стены глядели на нее. Только теперь почувствовала, что осталась одна в квартире, и липкие холодные пальцы страха сжимали сердце.

«Как там Поля? Встретила и сказала? И что, и что?»