Читать Васькино письмо Настя уходит к себе. Короткое, отчаянное письмо. «Сегодня улетаю с геологами на Алтай. Если опять ничего не выйдет, — тогда все. Тогда больше не жди. Я беру твою карточку. Вспоминай. Прости, что без конверта. Очень тороплюсь. Целую. Вася».

Как это просто: «Очень тороплюсь». Даже не забежал в библиотеку проститься… Два года она возилась с этим шизоидом. Ничего, не торопилась. С девятого класса, когда он лежал в больнице и все по очереди навещали, а потом всем надоело, — только она одна и ходила. Жалко было, казалось, без нее он пропадет. Цеплялся за нее, говорил, что часами стоит у окна, чтобы увидеть, как она подходит к больнице. Чтобы добавить лишнюю минутку к часам положенных свиданий. Была нужна. Ей всегда хотелось быть нужной. Маленькая была — иногда мечтала, чтобы отец или мать заболели тяжелой болезнью и она бы выхаживала, не спала ночей. Или чтобы бедность, и прямо из седьмого класса — работать, содержать семью. Но она не была нужна родителям. Нет, конечно, была нужна, чтобы они могли ее любить, все для нее делать, а она для них ничего не могла. Все эти ханжеские Глафирины разговоры — хорошо учиться, быть послушной, — все это никому не было нужно. Кстати, она хорошо училась. Не для них, а потому что легко было. А Ваське была нужна и все для него делала. Заставила учиться, занималась английским, бегала на свидания на Болотку, хотя можно бы встречаться и дома, но он стеснялся. Говорила с классной руководительницей, когда он переставал ходить в школу. Все сделала, чтобы мог поверить в себя, кончить школу. А кончил — начинай сначала. Продавец в «Детском мире» — какие-то комбинации с детскими колясочками, хорошо хоть — до суда дело не дошло. Секретарь районного суда — лодырничал, сбежал. Теперь — с геологами. Третье место за полгода. Ну и пусть! Хватит с нее. Но ведь он же пропадет там. Ничего не умеет, даже пробки заменить. Зимой не хочет носить шапку. Он плакал, настоящими слезами плакал, когда она как-то раз сказала, что не хочет больше встречаться… Как же он будет со взрослыми людьми? И зачем она потащилась в ГУМ? Новогоднее платье…

За стеной звенит посуда, незнакомые мужские голоса. Отец явился с приятелями. Веселятся. Разве это семейный дом? Забегаловка какая-то. Глафира говорит: «У вас открытый дом, как у мценского предводителя дворянства». Дворянства! Вон они хором поют «Александровский централ». Живут своей жизнью, и никому нет до нее дела. И Ваське нет дела.

Крупные слезы падают на разлинованные листочки из тетради. На Васькино письмо. Мама заходит в комнату. Теперь уже не в халате, в черном кружевном платье, постукивает каблучками. Настя отворачивается, потихоньку сморкается.