— Настя, идем ужинать, — говорит мама, — отец соскучился, спрашивает, где ты пропадаешь.

— Не пойду.

— Ах, товарищ учитель, товарищ учитель, мне бы ваши заботы.

— Опять цитата?

— Так проще.

Она обнимает за плечи Настю, подводит к зеркалу, пудрит ей нос и ведет в столовую.

МОЛОЧКОВ

МОЛОЧКОВ

В библиотеке, в отделе обработки, обвалился потолок. Это произошло ночью, никто не пострадал, но заодно решили отремонтировать весь этаж. Началось великое переселение народов. Какие-то отделы загнали наверх, отделы рассылки и библиографии оказались в подвале. Кира Климентьевна не уступила ни пяди из своих владений и повесила на дверях плакат: «Посторонним вход воспрещен». На оставшейся площади сотрудники размещались вольно, и Алеша очутился в маленьком закутке вдвоем с Молочковым. Лучшего соседства он не мог ожидать. Молочков — единственный человек в библиотеке, которого он не стеснялся, мог говорить о чем угодно. И в первый же день между делом спросил:

— К чему вы стремитесь?

Вопрос этот поставил в тупик Молочкова, он отшутился:

— Прочитать неизданные письма Рильке.

И заговорил о Рильке, о Родэне, о Париже начала века, когда великий поэт был секретарем великого скульптора. Монолог лился свободно, Алеша не повторял вопроса, не настаивал на большей откровенности, и все-таки у Молочкова надолго осталось ощущение неловкости, какое всегда бывало, когда он ловил себя на боязни задумываться над своей судьбой.

Вся жизнь Молочкова была цепью неудач, но он не казался несчастливым даже близким. Он пошел на войну, не успев окончить университет, и так и не удосужился доучиться. Был ранен за три недели до конца войны, вернулся из госпиталя после победы и застал в постели умирающую мать. Отец умер еще раньше, во время блокады Ленинграда, от дистрофии. Молочков женился на красивой неглупой женщине, которая прибрала его к рукам с досады, после очередного неудачного романа. Когда досада поостыла и стало очевидно, что Молочков совсем лишен деловой хватки, она покинула его, даже не затруднившись подыскать повод для разлуки. Он поступил в научно-исследовательский институт, написал диссертацию о Кьеркегоре, но не смог защититься из-за отсутствия диплома, да и никому не было дела до Кьеркегора. Доучиваться ради диплома не хватило энергии и интереса. Работал в газете, но был изгнан за то, что написал и успел протащить на газетную полосу восторженную рецензию на фильм, который следовало ругать. И наконец нашел пристанище в библиотеке.

Нет, конечно, он не был счастлив, но умел утешать себя маленькими бескорыстными радостями. Он просыпался утром — за окном кирпичная стена, освещенная солнцем, теплая-теплая, даже руками хотелось потрогать. Голуби ходили по карнизу, стучали оранжевыми лапками. Как это в шеридановской пьесе: «Голубок и горлица никогда не ссорятся, дружно живут…» И мотивчик такой наивный, восемнадцатого века мотивчик. Вскочить, перекинуть через плечо полотенце и — в ванную. Обшарпанную коммунальную ванную с сапожными щетками и горой алюминиевых тазов. Но прелесть холодной струи… Бледный, с мешками под глазами, он казался болезненным, а на самом деле был вынослив, и многие физические радости спортивного здоровяка были ему доступны.