— А сколько в живых осталось?

— А только мы трое: старший братец Андриш, я да Ферко.

— Ты которой была?

— Откуда я знаю, — рассмеялась Жужика.

— То есть как это?

— Этого и отец мой не знает, разве что мама помнит, только она и не думает об этом. А вас сколько?

— Нас, — сказал Йошка, — нас семеро: шестеро парней и одна девочка. Двое умерло. Я самый старший.

— Ты?

И Жужика с восхищением посмотрела на него.

Она взглянула в глаза парню, и тот улыбнулся; сладкое, приятное и радостное чувство наполнило все его существо; он смотрел на девушку широко раскрытыми глазами, и она испуганно отвела взгляд, словно пряча какую-то тайну. А Йошка, спотыкаясь на ухабах, снова напряженно вспоминал, о чем они сейчас говорили.

— Да, я. И, кроме того, я любимый сын у матушки; я так и сказал ей уже: «Матушка, я приведу в дом такую помощницу, что вам и делать-то нечего будет».

Жужика насторожилась, будто попала внезапно на какую-то иную планету. Они вдруг оказались в разных мирах, хотя только что парили вместе.

Она хмуро промолчала, думая о том, много ли работы там, где шестеро парней; ей это было еще неизвестно, но она и не испытывала особой охоты узнать. Во всяком случае, Жужика чувствовала, что приносит уже немалую жертву, соглашаясь выслушать парня.

— Ну и что же она сказала? — тихо спросила Жужика.

Теперь помолчал Йошка.

— Что?

— Да, что?

Какая-то отчужденность закралась между ними. За веселым миражем их безмятежной, слепой любви сверкнул неумолимо острый нож неприкрашенной жизни. Казалось, сейчас впервые эту радужную пелену, сотканную из полнокровных чувств, распорол надвое послушный кинжал чужих желаний. Йошка не решался повторить слова матери. Даже его легкомысленный язык и тот запнулся: Йошка колебался.

— Сказать?

Жужика молчала. Но он чувствовал, что по отношению к этой девушке у него только один долг: полнейшая искренность.