Теперь Йошка уже совсем не понимал, что же произошло. Впрочем, он и не думал об этом, а лишь смотрел, смотрел на девушку, раскрыв рот, с глупой счастливой миной на лице.

7

7

Они пробалагурили до самого вечера, потому что Йошка так и не ушел домой; он до тех пор умолял ее помириться, пока она наконец не расхохоталась.

Под вечер он все же отправился восвояси — оставаться дольше было уже просто неудобно, чего доброго, еще оговорят девушку, хотя даже ангелы не вели бы себя невиннее. Миловались ли они, или бранились, но ни неподобающего слова, ни дурной мысли между ними не было!

Дома мать встретила его очень сердито:

— Где ты шатаешься, бездельник, весь день?

— А где бы мне быть? Нигде.

— Ну, и хорош ты стал… ой, грудь моя… ой, сердце…

Йошка опустил голову, не зная, чем, собственно, прогневил свою мать. Ведь не он же выдумал любовь, другие тоже прошли через это.

Мать была очень бледна; на изборожденном глубокими морщинами лице влажные черные глаза горели одним и тем же огнем, смотрел ли он на нее, или отворачивался; тут же, на своей низенькой скамеечке, сидела бабка, похожая на старую маленькую ссохшуюся ведьму; у нее тоже горели глаза, неотступно следившие за ним взглядом.

Голова у Йошки закружилась, кровь прилила к лицу, в глазах помутилось. Ох, ну и жизнь же пошла тут последнее время! Он чувствовал, что когда-нибудь потеряет над собой власть и выскажет все, что накипело.

— А разве что-нибудь случилось, матушка?

— Где ты был?

Коротко, с трудом сдерживая ярость, Йошка бросил, словно дубиной ударил:

— У своей невесты!

Мать отвернулась; она знала уже об этом, потому и страдала.

— Да, моя невеста!.. — облегченно повторил Йошка, как бы подбадривая себя. — Моя невеста! Жужика Хитвеш — моя невеста!

Мать вновь повернула к нему лицо.

— Хорош сынок, — отозвалась она и больше ничего не сказала, только одна слезинка покатилась по ее восковому лицу.