Йошка подозрительно посмотрел, не сироп ли это, но, когда пригубил, зелье обожгло ему рот.

— И впрямь яд.

— Абсент.

— Ишь, зеленый какой! — проговорил нищий солдат.

Йошка взглянул на него.

— Вы почему не идете домой?

— Зачем?

— Разве у вас нет семьи?

— Нет.

— И жены нет?

— Нет и ее.

— И не было?

— Была.

— Куда же она девалась? Умерла?

— Не умерла… Пошла по плохой дорожке, а я заметил да и прогнал…

Йошка посмотрел на него и задумался. Он удивился тому, что живет, говорит, слушает, смотрит на человека…

Либо умереть, либо обнимать любимую девушку — иного в этой жизни для него не существовало.

— Ее тоже следовало бы спросить, — заметил он тихим голосом. — Женщину тоже надо было выслушать, что и как… Подайте и старику, — обратился он к корчмарю.

У солдата не дрогнул на лице ни один мускул. Он взял стакан и хлебнул.

— Я всегда был смирным человеком, — сказал он, — ничего не позволял себе, не пил, не ругался. Я, браток, жестянщик, учился этому ремеслу. В семнадцатом году меня призвали в солдаты вместе с сорокалетними стариками, а в восемнадцатом демобилизовали, был я на русском фронте; а родился я, стало быть, в семьдесят третьем… в семьдесят третьем, на улице Миклоша. Наш дом во дворе стоит, напротив Фаркаши Тураи.